– Да что тут такого, все и так понятно.

После него вышел на сцену я и сказал:

– В отличие от Сидорова мне не все понятно.

Зал засмеялся и зааплодировал.

А потом был фестиваль. Там выступали замечательные коллективы: Томский университет с программой «Есть ли в Томске медведи»; Казанский авиационный институт – от них выступил целый эстрадный оркестр с певцами и с миниатюрами под руководством Семена Каминского; хороши были коллектив из Челябинска с миниатюрой «А что я мог сделать один», Одесский театр миниатюр – уже с миниатюрами Жванецкого. Театр МГУ Марка Розовского выставил сразу несколько спектаклей. Это был настоящий театр со своим репертуаром, где Хазанов в то время был на десятых ролях. А на первых такие теперь признанные артисты, как Филипенко, Филиппов, Фарада. «Снежный ком» по остроте, по успеху превзошел всех. Когда шел спектакль «Телевизора», желающих попасть было столько, что присутствовала конная милиция.

Фарада, помню, потом показывал, как «Телевизор» бьет по физиономии советскую власть.

Председателем жюри был А. И. Райкин, а членами жюри – Л. Арканов, Г. Горин, Л. Миров, О. Фельцман и от ЦК ВЛКСМ Юрьев. После долгих дебатов решили первое место не давать никому. Дали пять призовых мест. И в том числе, естественно, «Телевизору» за «Снежный ком», как ни сопротивлялись работники ЦК ВЛКСМ.

Я помню, что в МАИ на «Снежный ком» приезжали Тендряков с Евтушенко. Евтушенко после спектакля сказал: «Сатира – это соль, порой выступающая на боках верблюда».

Райкин встречался с коллективом. Говорил какие-то теплые слова. Все были счастливы.

«Снежный ком» прошел всего 24 раза, после чего скандальный спектакль прикрыли.

Понятно, что сами ребята без Феликса и Эдика так написать не смогли бы. Камов и Успенский абсолютно точно выбирали приемы миниатюр, а потом выжимали из ребят все что можно.

Конечно, артистам нашего «Телевизора» далеко было до эмгэушников. На том уровне работали, пожалуй, только трое: Л. Хавронский, В. Степанов и Э. Попов, но текст был такой, что равных этому спектаклю в то время на студенческой да и любой другой эстраде не было.

А летом «Телевизор» послали в Сибирь на гастроли. Так получилось, что я ехал в метро домой и где-то на «ВДНХ» в вагоне встретился с Леонидом Хавронским. У них для гастролей не было ведущего, и он позвал меня. Это приглашение имело для меня огромное жизненное значение. Именно в этой поездке мы стали писать с Наринским, вернее, я ему только помогал писать, но мы на этом подружились. И, вернувшись в Москву, попытались написать программу для Творческой мастерской, что была на ВДНХ и сейчас существует на ВВЦ. Там ставился спектакль для омской группы начинающих артистов. Именно там я познакомился с шестнадцатилетней Любой Полищук.

Однажды мы с Наринским сидели на Патриарших прудах и писали. Я вдруг встал, подошел к проходящей мимо красивой девушке и спросил:

– Скажите, вы могли бы меня полюбить?

Девушка рассмеялась и дала мне свой номер телефона.

Наринский сказал:

– Эх если бы ты так писал, как знакомишься.

Как-то мы вчетвером, всей своей авторской группой, пришли к Камову домой и попросили его продолжать с нами занятия. Феликс в это время работал в журнале «Фитиль» редактором. Редактор он хороший был. Всем недотянутым сюжетам придумывал концовки.

Времени у него на нас не было, и он свел нас с Лифшицем и Левенбуком. И мы стали писать им юмористические номера – написали миниатюру «Бабье лето», какие-то мини-басни типа:

А с «Бабьим летом» произошла такая история. Они делали этот номер на открытии сезона в «Эрмитаже».

И номер не шел. Ну никак! И вроде все написано нормально – это был парад женщин на стадионе. «Шире стали колонны – это идут жены ответственных работников» – так было написано, и так делали мы в самодеятельности. Но редактура эту фразу не пропустила, и пришлось написать: «Шире стали колонны, это идут женщины-повара». Лифшиц и Левенбук просто мучились этой миниатюрой до тех пор, пока Левенбук не сообразил, что в одном номере наложились друг на друга два приема: прямой и пародийный. Тогда Левенбук выкинул все пародийные репризы, и номер пошел, имел успех, и мы получили деньги сто пятьдесят рублей на троих. Поэтому именно 1968 год я считаю началом своей профессиональной деятельности.

Параллельно мы написали целый спектакль для журналистского коллектива «Верстка и правка» – это Хайт нас сосватал. А еще написали спектакль «Цирк», который так никуда и не пошел.

Мы иногда приходили к Феликсу и показывали то, что делали. И он нас учил. Но если Левенбук нас учил чистой эстраде, то Феликс правил и наши рассказы для «Литгазеты».

В 1969 году в моей жизни появился Хазанов. Этот шустрый носатый парень не любил платить деньги за тексты. И я помню, как Феликс, узнав, что я Хазанову написал одну репризу для «Кулинарного техникума», сказал:

– Звони. Прямо сейчас звони и требуй оплаты.

Я возразил:

– Но там же одна реприза.

– Он ее исполняет?

– Да.

– Реприза стоит в Москонцерте сорок рублей. Звони.

Я позвонил, но это ничего не изменило.

Кстати, именно Феликс в 1974 году после успеха первого монолога «Учащегося кулинарного техникума» предложил сделать серию монологов этого придурка.

Мы с Воловичем и Хазановым написали их три: «Военкомат», «Женитьба» и «В цирке», но идея серии, я точно помню, была Феликса.

Каким-то образом так получилось, что мы с Феликсом стали сближаться. Инициатива, конечно, исходила от меня. Мне он очень нравился – не только тем, что он был профессионалом высокого класса, но и всем остальным. Мне нравилось, как он шутит, и какая-то необычная манера разговора – например, он говорил, как-то повышая голос в конце:

– Ну хорошо!

Я даже невольно подражал его речи.

Мне и внешне он очень нравился. Небольшого роста, худощавый, с правильными, красивыми чертами лица, седые волосы, и глаза чуть-чуть косенькие. Будь он большого роста, он бы вообще был красавец.

Одевался он всегда в одно и то же. Скромные брюки и свитер толстой вязки. По-моему, ему это было все равно. Просто в свитере было удобно. Ни разу, кажется, не видел его в костюме, да ещё с галстуком.

Но больше всего мне нравилось, что он умница. Мы его в своей компании называли «мудрый Соломон». Мы все ходили к нему со своими проблемами. Он, как ребе, разбирал ситуацию и давал мудрые советы. Помнится, Таничу кто-то пообещал за приличные деньги помочь вступить в кооператив. Танич взял Фелю, тот из-за угла посмотрел на человека и сказал: