С Виктором Михайловичем мы познакомились в Карловых Варах весной 1984 года.

Он жил под Саратовом и там же работал председателем колхоза. Он не стремился стать начальником, но жизнь заставила. Он себе работал на поле и так бы всю жизнь и работал. Однако бригадир запил и его, работящего и довольно толкового, сделали бригадиром. А потом такое веяние пошло – посылали за государственный счет учиться.

Председатель спросил:

– В колхоз вернёшься?

– Да, – сказал Виктор.

Его и послали учиться. Вернулся он с высшим образованием, а тут и сам председатель запил.

Вот его, единственного образованного и поставили председателем.

В Карловых Варах он страдал. Ему все здесь, кроме пива, не нравилось.

– У нас, – говорил он, – под Саратовом, эма, простор, леса, река, а здесь что, как в углу – ущелье да речка теплая.

Жена моя, Лена, спросила:

– А архитектура какая?

– Ну что же, эма, архитектура, – посмотрел на неё, – дома и есть дома, эма.

Лена спросила, а почему он её всё время называет Эммой.

– Да пословица у меня такая, эма, одни говорят «значит», другие – «эх ма», а я говорю «эма».

Виктору Михайловичу не нравилось всё: и еда, и обслуживание, и чехи, которые считали его завоевателем.

Он, большой человек весом 130 кг, еле передвигался по горам Карловых Вар.

Я ему пытался объяснить, что мы в шестьдесят восьмом году вошли сюда танками, они этого забыть не могут.

– Правильно вошли, – сказал он, – если бы мы тогда братскому ихнему народу не помогли, знаешь, что бы здесь было?

– Что?

– Капитализм, и нас с тобой сегодня здесь не было.

– Может, оно и хорошо? – сказал я.

– Что – хорошо?

– Чтобы нас здесь не было.

– Ну, это ты брось, – сказал он и опасливо посмотрел на меня.

Шел 1984 год, и кто его знает, кто здесь мог отдыхать.

А отдыхали здесь в те восьмидесятые годы восемьдесят процентов рабочих и крестьян и двадцать процентов интеллигенции. Причем многие рабочие и крестьяне просто изнывали от этого отдыха.

– Еда плохая, – говорил Виктор Михайлович.

– Диета, – возражал я.

– Да брось ты. Вот ты ко мне приедешь, пойдем на склад, возьмёшь, эма, что хошь, хошь баранину, хошь свинину, отнесёшь в столовую и тебе что хошь сделают.

– А лес у вас далеко?

– Да рядом.

– А рыбу половить можно?

– Два пруда с карпами.

– А на лошади можно покататься?

– Рысака купил на развод, катайся, сколько хочешь. У меня колхоз, эма, тридцать национальностей. Недавно 52 семьи немцев приехали из Казахстана, работящие, непьющие, я им дал по дому кирпичному двухэтажному. Ну, их, эма, конечно сразу возненавидели, фашистами зовут. Ну, я одну, которая фашистами их называла, выгнал из колхоза, теперь не называют.

Виктор Михайлович в Чехии просто извелся.

Я однажды пришел к нему в номер, их сидело трое и валялось штук десять пустых бутылок. Так они с друзьями проводили время. Каждый вечер квасили. Сначала то, что привезли из СССР, а потом уж и на кроны покупали.

Виктор Михайлович половину денег на это пойло истратил. А особенно переживал, что там, на Родине, гречиху не так посеют.

Короче, Виктор Михайлович сократил пребывание в Карловых Варах на неделю и вместе с нами уехал в Москву.

В Москве в начале лета я написал письмо Виктору Михайловичу, он подтвердил приглашение, и мы с женой поехали к нему под Саратов.

Когда я ещё в Чехии спрашивал: «А где мы будем жить?» – Виктор отвечал: «В лаблатории. Я под тебя её оборудую». На том и порешили.

Лена очень не хотела ехать в глубинку, предчувствуя неладное. Однако я настоял, очень хотелось и рыбу половить, и по лесу погулять, и молочка свежего попить.

Нас встретил какой-то парень на «Москвиче» и повез в колхоз «Рассвет».

Вдоль дороги были посажены ещё в сталинские времена фруктовые деревья, смородина красная и черная. Так что многие останавливались и набирали ягод и фруктов.

Приехали уже в темноте. Шофер ввел нас в какой-то свежепобеленный домик. Там стояли две железные кровати. Ни света, ни воды не было.

– Лаблатория, – сказал шофер и ушел.

Пошли в темноте искать дом Виктора Михайловича. Ухнули в какую-то канаву, потеряли туфель, перемазались в грязи.

Долго стучались в дверь дома. Хозяйка, открыв, закричала:

– Ой, батюшки! Он вас не нашел?

– Кто?

– Витя!

– А он что, вернулся?

– Да нет.

– Ну а как же он нас найти-то мог?

Хозяин приехал как раз к двенадцати ночи. Обрадовался, извинялся, что был занят.

– Эма, в общем, вы не волнуйтесь.

Я говорю:

– Там ни воды, ни электричества, ни туалета нет.

– Завтра будет, – сказал Виктор Михайлович.

Утром встали в своей «лаблатории», вокруг пустырь, обнесенный дощатым забором. А далее раскинулись бескрайние поля. Леса поблизости нигде не наблюдалось. Возле забора два солдата рыли яму, это они делали туалет. Потом с другой стороны забора появился пьяный и заорал мне:

– Па сюда… па сюда.

Я подошел.

– Вот ты писатель, да? – спросил пьяный. Народ, видно, был уже осведомлен о моем приезде.

– Вот ты и напиши, – продолжал пьяный, – пока тебя не было – и туалета не было. Куда было народу ходить? А ты приехал, и туалет делают. Вот ты и напиши.

– Обязательно напишу, – сказал я. И выполняю сейчас это обещание.

Мы позавтракали у председателя, пошли осматривать деревню. Чисто было только возле немецких домов. Мы поискали молока, но молока ни у кого не было. Не было ни коз, ни коров, колхоз оказался свекловодческим. Даже петрушки и укропа купить было невозможно.

Мы с женой вышли в поле. Где-то далеко у горизонта виднелся лес. В поле мы обнаружили «Волгу», а в окрестностях её самого председателя.

Какой-то мужик в промасленной спецовке крыл председателя матом, а Виктор Михайлович спокойно сидел и слушал.

Механизатор матерился минут пятнадцать. В конце председатель сказал:

– Ну, всё, иди работай, – повернулся к нам и сказал: – Садитесь, подвезу.

Мы поехали по полям.

– Ну, я тебе, эма, говорил, что они гречку не туда посадят?