— Билл, да кто, черт возьми, этот парень? — спросил Колер у Нэгла, показывая на Чаттертона.

— Что-то не так, Ричи? — спросил Нэгл.

— Он испортит мне всю видимость. Я иду за тарелками. Он был первым в прошлый раз. Дай мне сегодня пойти первым.

— Джон будет записывать все на видео, — сказал Нэгл. — Ты ныряешь после него. Не лезь вперед и не мути воду. Ему нужна для съемок прозрачная вода.

— Что? Почему он каждый раз ныряет первым? Он получает отличную видимость, а мы все должны копаться в иле и облаках всякой дряни. Где равные шансы?

— Послушай, Ричи, — вмешался Чаттертон. — Ты еще не знаешь, как там внизу…

— Ты прав, — перебил его Колер, — никто из нас не знает, как там, потому что никто из нас не может погрузиться туда при хорошей видимости. Я планировал сегодня пойти первым, я хотел поискать тарелки. Теперь Билл говорит мне, чтобы я отправлялся в другое место. Разве это честно?

— Первым идет Джон, он главный, — парировал Нэгл. — На этой субмарине полно места, Ричи. На первый раз обследуй какой-нибудь другой отсек.

Колер покачал головой и вернулся на палубу, вполголоса произнося изощренные ругательства, которые каждый раз заканчивались словом «Чаттертон». Его бесило решение Нэгла, но он выполнит приказ капитана на его собственном судне. Он обследует другой отсек затонувшей субмарины.

Когда ныряли Чаттертон, Паккер и Гатто, океан был спокоен, а по небу плыли легкие облака. Они прикрепили якорный канат к останкам лодки, прямо над поврежденным командным отсеком, затем жестами пожелали друг другу удачи и разделились. Чаттертон поплыл вдоль борта субмарины, чтобы отыскать подвесные баки, о которых говорил Купер. Он не встретил ни одного. Это было четким свидетельством того, что это не подлодка типа VII, и неоценимой информацией для дальнейшего обследования субмарины. Он осмотрит кормовые торпедные аппараты позже: чтобы проплыть такое расстояние, надо истратить слишком много ценного времени, отведенного на погружение. А сначала он проникнет в затонувшую лодку через центральный пост и запишет на видео свое продвижение к носовому торпедному отсеку.

Когда Чаттертон собирался проникнуть в центральный пост, он видел, как Паккер и Гатто все еще зависали над вскрытым взрывом отсеком. Он понимал язык жестов подводных пловцов. Двойка изучила паутину внешних опасностей, которыми грозила субмарина, и решила не бросаться к ее останкам, очертя голову. «Умницы», — подумал Чаттертон и заплыл внутрь. По крайней мере, на данный момент Паккер и Гатто не собирались идентифицировать затонувший корабль.

Центральный пост, полностью разрушенный, поскольку находился в эпицентре взрыва, был для Чаттертона как дом родной. Он изучал видеозаписи своих предыдущих погружений, как футбольный тренер просматривает фильмы, запоминая расстановку игроков и слабые места, предвидя пробежки и обходы, которые могут провести его сквозь мириады препятствий. Он не был на лодке шесть недель, но благодаря видеозаписям видел четкую логику хаоса, именно за этим чувством полного контроля он и пришел сюда.

Чаттертон скользил вперед через центральный пост, проскакивая между свисающими кабелями, обходя в танце мертвые механизмы, направляя камеру во все стороны, пока не миновал капитанскую каюту по левому борту и отсеки акустиков и радистов — по правому. Он легко прошел мимо камбуза к кают-компании — месту, где он нашел тарелки в сентябре. Теперь пора было двигаться к носовому торпедному отсеку — передней части подлодки. Однако путеводные видеозаписи, которые он запомнил во время предыдущих погружений, были неясными, так далеко он еще не заплывал. Если идти вперед, ему придется положиться на чутье и инстинкт.

Направив камеру вверх, Чаттертон медленно передвигал ластами и шел вперед дюйм за дюймом. Перед ним выросла деревянная перегородка: проход к торпедному отсеку был закрыт упавшим шкафом. Чаттертон подплыл ближе и подождал, пока вокруг него успокоится вода. Он медленно поднял правую руку на высоту плеча и раскрыл ладонь, затем застыл в этом положении, будто питон, готовый поразить жертву. Когда все в отсеке замерло, он резко выбросил руку вперед, ударяя ладонью в перегородку. Дерево рассеялось, облака опилок и обломков растеклись во все стороны. Чаттертон снова замер и позволил мертвой древесине осесть. Когда основная масса вещества опустилась и вернулась хоть какая-то видимость, Чаттертон заметил круглый люк-лаз, ведущий к торпедному отсеку на носу субмарины. Он заработал ластами и стал снова пробираться вперед.

Он остановился в кубрике унтер-офицеров — месте, где спали штурман, старший механик и главный радист. Чаттертон помнил еще с посещения чикагского музея, что в этом отсеке могут быть тарелки и прочие предметы. Он осмотрел обломки и горы отложений на полу по левому борту, чтобы увидеть знакомую белизну фарфора. И действительно, он увидел Что-то белое. Подплыл немного ближе. Но это была белизна иного рода. Он приближался, пока белый предмет не принял форму шара с пустыми глазницами, скулами, носовой полостью и верхней челюстью. Это был череп. Чаттертон остановился, чтобы дать осесть илу. Возле черепа лежала большая кость, возможно, плечо или голень, а рядом несколько костей поменьше. Чаттертон вспомнил открытые люки на палубе субмарины. Если люди и попытались покинуть подлодку, то, по крайней мере, нескольким из них выжить не удалось.

Теперь Чаттертону надо было принимать решение. Ему советовали обследовать карманы, обувь и другие личные вещи, которые он может обнаружить на подлодке. Там он, скорее всего, найдет серебряные наручные часы, или бумажник с именем члена экипажа, или, может быть, зажигалку, или портсигар, которые член команды мог отнести к гравировщику, чтобы тот нанес на них номер подлодки. Чаттертон знал, что одежда и личные вещи часто лежали возле костей. Он не двигался с места. Если он будет обследовать личные вещи, как бы он ни был осторожен, он может потревожить человеческие останки, а этого он делать не хотел. Он предвидел такую возможность после того, как обнаружил тарелки. Понимая, что лодка могла пойти на дно с людьми на борту, каждый раз, думая об этом, он приходил к одному и тому же решению. Это была братская могила, в которой лежали погибшие солдаты. Он не понаслышке знал, как выглядят погибшие солдаты и что значит погибший солдат в мире войн и маниакальных лидеров. Он видел, как жизнь покидает молодых людей, защищающих свою страну. И он знал, что, какая бы политика или справедливая идея ни руководила страной, солдат после смерти заслуживает уважения. Он также понимал, что ему, возможно, когда-нибудь придется отвечать перед семьей того, чьи кости сейчас лежат рядом с ним, и он не хотел бы оправдываться, что отодвинул останки, чтобы идентифицировать затонувший боевой корабль и получить немного славы.

Чаттертон отвернулся от черепа, чтобы не видеть его. Он взмахнул ластами и поплыл дальше, позволив останкам раствориться в черноте позади него. Через мгновение впереди возникли очертания носового торпедного отсека. Когда Чаттертон приблизился, то увидел, что круглый люк-лаз был открыт, но проход был загорожен частью разрушенного механизма. Чаттертон приподнял препятствие, сдвинул его в сторону и пробрался в отсек. Две торпеды, включая ту, что он видел снаружи подлодки в тот день, когда они ее обнаружили, лежали, устремленные и нацеленные вперед, и, похоже, были готовы к бою не меньше, чем во время Второй мировой войны. Видны были только две верхние трубы торпедных аппаратов, находящихся в помещении, другая пара лежала под несколькими футами ила и обломков, которые грудой поднимались к середине отсека. Чаттертон знал, что задвижки торпедных аппаратов иногда снабжались опознавательными бирками. Он также вспомнил, что торпедисты часто царапали свои клички или имена любимых девушек и жен на внешней стороне задвижек, Он поплыл вперед и стал искать подобные свидетельства, но все следы бирок или надписей были стерты временем и морской водой. Эти останки, даже на грани разгадки, отказывались выдавать свою тайну.