Управляемый парламент с левой, нормальной, вменяемой оппозицией в лице социал-демократов «Справедливой России» и коммунистов не является угрозой для стабильности России, а является, наоборот, залогом полной благостности в партийно-политическом пространстве. Однако существуют вызовы и угрозы куда более серьезные. США стремительно меняют манеру и методологию взаимодействия с другими государствами, оттачивая технологии сетевых войн с каждой неудачной попыткой, коих в отношении России было уже несколько.

Мы уже установили, что сетевые войны – это войны, которые ведутся преимущественно в информационной сфере и основаны на использовании эффекта резонанса, когда самые разнообразные, не связанные между собой идеологические, общественные, гражданские, экономические, этнологические, миграционные процессы манипулируются внешними операторами для достижения конкретных целей. Главной целью в сетевой войне является десуверенизация тех, с кем она ведется. Однако сетевая война ведется американцами, по их собственному признанию, не только против их противников, но и против их союзников и нейтральных сил, поскольку в нынешней глобальной системе США не допускают наличия никакой иной субъектности помимо своей собственной, и наличие суверенности не предусмотрено даже для союзников, которые тоже подвергаются десуверенизации, как и противники. Таким образом, мы имеем дело с новой моделью взаимоотношений всех стран – и в первую очередь России с США, – которая не сводится к обычной логике: друзья/враги, конкуренция/партнерство, противостояние/сотрудничество. Логика сетевых войн лежит в другой плоскости. И, к сожалению, наш президент и наше руководство пока принципиально не готовы осознать эту ситуацию. Они иначе воспитывались, они совершенно не учитывают ни постмодерн, ни сеть. Власть в целом и Путин лично сегодня беззащитны перед сетевыми вызовами со стороны США, не готовы адекватно реагировать – в силу других исторических традиций, а также в связи с огромным количеством технических и хозяйственных проблем, которые власть вынуждена решать. Но именно глобальная сетевая война сегодня является главным содержанием мировой политики. Для сетевой войны не существует государственных границ, для нее нет преград, нет зон влияния национальных администраций. И если прямое вмешательство внешних сил можно пресечь, как это сейчас делает Путин, то ни постмодерн, ни сеть прямым, лобовым образом запретить не получится – и в этом главная угроза суверенитету России и лично Путину.

Основы инфраструктуры сетевой войны в России американцы заложили еще в 80-е и особенно в 90-е годы. Наше общество сплошь пронизано различными сетями, которые не идентифицируются ни как враждебные, ни как подрывные, не являются прямой агентурой западных спецслужб, не получают деньги за «продажу Родины», но при этом они координируются внешними центрами с помощью особых технологий. Тот факт, что существует активный внешний игрок, имеющий мощный сетевой инструментарий внутри Российской Федерации, великолепно отлаженные в онлайн-режиме системы сетевого влияния, и составляет фундаментальную угрозу для Путина и его курса.

Путин отождествляется у нас с человеком, который укрепил наш суверенитет после того, как мы его чуть было не утратили совсем, и именно на этом основана его харизма, его популярность, доверие и его высочайший рейтинг. Но этот суверенитет постоянно находится под угрозой системных «сетевых атак», которые используют любые «дыры» в легальности российского законодательства – в частности, разделение властей, отсутствие национальной идеи, депрессивное интеллектуальное состояние элиты. Одним словом – любые объективные причины. Американцы используют также множество сетей, естественных и искусственных, которые пронизывают наше общество на всех уровнях, и с помощью новейших информационных технологий, пользуясь объективными проблемами в нашей стране и используя еще естественные и искусственные сети, американцы будут всегда играть на десуверенизацию и использовать для этого все подворачивающиеся под руку возможности. И эта угроза нарастает.

Чем больше Путин будет настаивать на суверенитете – как он это делает сейчас, пусть грубовато, но зато эффективно и действенно, – тем больше будут нарастать риски. Постепенно в этой сетевой войне будут задействованы очень сложные, многомерные, фундаментальные сетевые стратегии, к которым наша власть не готова. Потому что американцы будут использовать для этого не только откровенную либеральную пятую колонну – либерал-демократическую, прозападную демшизу (сейчас с этим разобрались, и ее значение в нашем обществе почти сведено к нулю), – но и национализм, социальную проблематику, экспертные сети, в том числе – научный мониторинг, молодежные движения, интеллектуалов.

И если прямое воздействие внешних сил – например, в сфере политических процессов или наблюдателей на выборах – можно пресечь, как сейчас это делает Путин, то множество, тысячи «сетевых» каналов осуществления внешнего влияния, ни государством, ни даже самыми бдительными спецслужбами не фиксируются, не идентифицируются как таковые. Потому что технологии сетевой войны являются очень тонкими и оперируют тем, что у любого чиновника, даже спецслужбиста, протекает сквозь пальцы.

По сути дела, гражданское общество, которое мы строим, является максимально удобной платформой для ведения сетевой войны, поскольку гражданское общество в техническом смысле и есть оптимальное пространство для эффективного ведения сетевых войн. Институты гражданского общества не подлежат, как правило, жесткой юрисдикции и плотному административному контролю. Соответственно, в условиях сетевой войны гражданское общество, его институты и его сегменты становятся наиболее эффективной и не контролируемой государством средой десуверенизации. Различные неправительственные организации, фонды, движения, экспертные сети, научные сообщества, группы людей по интересам, институты или группы, скажем, исследования этнических проблем – все это вместе, включая, кстати, и радикальные, и интеллектуальные центры – будет задействовано американцами. Это очень серьезный вызов, который в таком качестве не встречался ранее в нашей истории.

Мы знаем эпохи войн государств против государств – Вестфальская модель, – мы знаем идеологическую борьбу двух мировых лагерей – капиталистического и социалистического. Кстати, показательно, что идеологическую борьбу с Западом мы проиграли. Это – тревожный момент: если в модели «государство на государство» мы способны выигрывать, то мы дважды проиграли идеологическую борьбу: один раз (в 1917 году) позволив опрокинуть царский режим, который был основан на вполне определенной православно-монархической русской идеологии, а потом – советский режим в 1991-м, где русско-мессианский фактор выступал косвенно. И в обоих случаях огромную роль сыграли внешние сети. Эти сети были разнообразными: от этнических групп до религиозных сект и политических заговорщиков. И те, и другие были в свою очередь густо приправлены прямыми шпионами и коррумпированными представителями собственных спецслужб.

Россия подчас неуязвима для прямого вторжения и способна вести и отстаивать свой суверенитет в горячих войнах, но перед тонким идеологическим сетевым проникновением она как раз оказалась весьма уязвима. Мы, конечно, можем вести эти идеологические войны, но мы их в XX веке дважды проигрывали – это 1917 год и 1991 год. В 1991 году сами американцы, сам Запад рассматривал крушение Советского Союза как свою идеологическую победу. То, что происходило с Россией в 90-е, американцы – в значительной степени оправданно – рассматривали как оккупацию побежденной и сломленной вражеской державы, приблизительно как оккупацию Германии после 45-го года. Мы проиграли в холодной войне и были оккупированы. У нас «стояли» оккупационные войска в лице Ельцина, Чубайса, тех людей, которые работали на них в то время, – олигархов, реформаторов, «семьи», говорливых экспертов и политтехнологов, на сто ладов воспевавших ценности «демократии» и «свободы». По сути дела, режим Ельцина был колониальной администрацией, осуществлявшей геноцид населения.