Руки цепко сжимали чужие ножны с мечом, а внутри все ликовало. Жаль, конечно, остальную ратную снасть не успел прихватить, испугался возиться… Но разве в этом дело? Он убил своего первого в жизни врага! Забрал его дорогое оружие! Он стал настоящим воином, защищающим род от напастей!

С утра пораньше волхв Ратень взялся тесать лесины. Давно хотел перебрать сруб сарая, а теперь руки дошли наконец.

Распалился — не остановишь. Играя силой, он резко, быстро вымахивал топором. Надсаживаясь, ворочал тяжелые бревна, словно сердился на что-то. Тутя-молчальник сунулся было помогать ему, но где там с его маломощностью. Еле увернувшись пару раз от деревянных хлыстов, молчальник понял, что лучше не лезть. Отошел, присел на корточки в отдалении, как обычно, отставив калечную ногу чуть в сторону. Встревоженно спросил глазами:

— Что с тобой, брат?

— Ничего…

— Плохо тебе? Случилось что? — продолжал молча допытываться Тутя.

— Ничего!

— Сказал бы, облегчил ум от ноши…

— Ничего, ничего, ничего…

Тутя посидел еще, покачал головой, потом пошел по своим делам. Знал, Ратень отойдет сердцем, сам расскажет. Он такой — вспыхнет, как огонь, нашумит, надымит выше макушек вековых сосен. Но и гаснет быстро, отходит, словно холодной ключевой водой окатили. Старый Олесь часто выговаривал Ратню, что тот не может смирить свой горячий нрав. А если нраву волю давать — он может далеко завести, не для волхва такая дорога, не для кудесника…

Когда-то старик Олесь часто рассказывал ученикам Ратню и Туте одну сказку про былое. Давно дело было, обычно начинал старый волхв, рассудить — так очень давно. Хотя что такое время, как не непрерывное вращение кола вокруг одного стержня, на который нанизан мир, поправлял старик сам себя. Трудолюбивый Дажьбог днями-ночами вращает гигантское коло силой рук и плеч своих, и от этого кажется, что оно течет. И, значит, если подумать еще, нет в мире вообще никакого времени. Ничего нет — ни прошлого, ни будущего, ни настоящего! Все это придумали люди, пытаясь скудным умом обхватить необъятность жизни вокруг. Есть вращение кола, а у круга, как известно, конца и начала никогда не бывает. Боги, в мудрости своей, знают про это и волхвам эту тайну открыли, так-то…

А дело было следующее, доселе невиданное. Однажды пришел на неизвестную речку не знакомый никому человек. Срубил избенку, поселился в ней и зажил там один-одинешенек. Живет себе и живет, никого не трогает, помощи у других не спрашивает. Так и живет один, словно без рода без племени…

Из тамошних родов, кто поближе, люди, конечно, интересовались: кто такой, откуда пришел и зачем поселился в чужой земле? И, раз любопытно, ходили посмотреть на него и спрос навести между делом. Так вот, ходили-то многие, уйдут — придут, а с чем возвратились — самим непонятно. Разводят потом руками, чешут затылки, вылавливая лишних телесных зверей, и каждый рассказывает про пришлого разное. Одним он виделся умудренным старцем, другим — дородным и сильным мужем в полном соку плодородия, третьим — легконогим юношей, еще не распушившим по груди бороду. Начнут между собой обсуждать — аж до лая доходит, всякий свое отстаивает. Остыв, сами себе удивляются. Одно и то же смотрели, а всякий разное видел. Как это может быть?

Дальше — больше. Про то, что умел этот человек, и вовсе стали басни рассказывать. Мол, по своей срочной надобности переходит он реку по воде, словно посуху. Может взлететь над землей выше самых высоких сосен, чтобы посмотреть окрест, может вылечить самую страшную лихоманку простым наложением рук. Подойдет, посмотрит, потрогает — и любые болячки как рукой снимет. А уж дичь какая или иная добыча — так сама ему в руки прыгает. А самые свирепые звери выходят из чащи и едят у него с ладони покорно. Да и сам он, когда возникает необходимость, может сказать птичье или звериное слово, удариться три раза о Сырую Мать и оборотиться в зверя или же в вольную птицу. Поскакать или полететь куда-нибудь. А куда — неизвестно, конечно. Кто его может понять, этого пришлого человека?

Еще любопытнее стало всем. Тогда люди собрались вместе, взяли страха ради топоры и мечи, снова к нему пошли. А он их встретил приветливо и обиды никому не сделал.

Тут все и открылось. Не простой человек оказался. Кудесник он.

Звали того человека Симон. И еще было у него второе, тайное имя, по которому его звали — Волхв. От этого его имени и речку назвали Волхв, и все волхвы, сведущие в таинствах, тоже берут начало от корня на этой реке…

Да, сильный был человек Симон, рассказывал старик. Жил в Яви, но и Навь, мир духов земных и водных, бестелесных теней и черных злыдней, видел и знал, как свою избу. Ни одна их каверза, ни одна пакость или насмешка не могли укрыться от его глаз, а говорил он с ними, как люди между собой говорят, и слушались его бестелесные сущности, и боялись, да…

Скоро не любопытства ради, а за дельным советом стал сбегаться к нему народ из местных родов. А он в вещем слове никому не отказывал. А уж если кому откажет, значит, плохи дела. Тот и сам уже понимает — хоть сейчас ложись-помирай, и все одно будет к сроку…

Да, могучий был человек Симон Волхв, мудрый и щедрый, как щедра на милости Сырая Мать, неторопливо рассказывал Олесь. Силой не чванился, пил, сколько подносили, ел, что пожалуют, а когда почувствовал, что начал стареть и скоро дух его устремится вверх, в светлый Ирий, разговаривать с богами о вечном, начал собирать вокруг себя способных юношей, кто на голову светел и духом пытлив. И сделал из них учеников себе, не различая, кто из какого рода. И передал им многие свои тайные знания и чарные мудрости. А когда совсем помирать собрался, дал ученикам наказ — возвращаться каждому к родичам. Но и там, среди своих, жить волхвами. Отстраивать священные капища в тайных местах, ставить чуры богов, чествовать их всяко и хранить промеж себя тайную мудрость, не допуская до нее случайных людей. Пусть, мол, живут среди родичей, но — наособицу, держат волховской устав, как дитя держится за грудь матери, так-то…

Да, многое колдовство Симон Волхв принес в Явь, подглядев его у сущностей Нави. Но больше того — подарил Волхв людям осознание того, что и смертный человек может выхватить из божественного огня искру мудрости для себя. А это — главное, что дороже всех тайных знаний!

С тех пор и повелись на земле волхвы, наставлял Олесь. Так и живут, как завещал Симон. Хоть и почитают свой исконный род, откуда произошли, но сами уже другие. Не только своему роду принадлежат, но и особой, волховской общине, где не по крови различают друг друга, по духу белому, светлому. И имеют вторые, тайные имена, нужные им для волшебных дел, но эту тайну хранят как зеницу ока.

А главное дело волхвов — толковать волю богов, чтоб другие поняли, и следить за происками неугомонного Чернобога с его подлой ратью. Чтобы зло не подкралось к роду неслышными, невидимыми шагами, чтоб какая ни есть лихоманка, порча или напасть не объявилась в селах. Опять же бесов, злыдней, переругов и прочую нечисть отпугивают чародейством, держат на расстоянии. Это — самое главное. А уж потом волхвы и житейские советы дают, и болячки лечат, и жертвы родичей принимают, и просьбы их доводят до слуха богов, чтоб кто попало не тревожил верхних своим нытьем. Без своих волхвов — всему роду пропасть, это понятно.