Но однажды мне пришлось активно вмешаться в деятельность секты так называемого харизматического, радостного культа. Более того, мне пришлось бросить все дела и отправиться на встречу с пастором крепкого сложения, лет 45. Но требовалось вмешательство извне.

19-летний юноша, россиянин, бросил свою семью, отца и мать, чтобы уйти в украинскую религиозную общину, секту. Два года он где-то пропадал. Родители, занятые на работах, как все вновь прибывшие эмигранты, думали, что он проводит время с русскими юношами и девушками. Они выехали из Тюмени, чтобы спасти ребенка от армии. А потеряли его в сетях соотечественников– сектантов.

Родители обратились ко мне как единственному русскоязычному специалисту в надежде восстановить единство семьи. К этому времени пастор запретил юноше визиты к психологам и внушил, что они могут применить особые средства гипнотического воздействия. Приглашать юношу на встречу было делом безнадежным. Решено было ехать через весь Сиэтл, в жару, два часа в воскресный день по пробкам, чтобы успеть к концу проповеди.

Дорога была пустынной, родители не спали всю ночь, поэтому выехали рано и прибыли не к концу, а к началу службы. Празднично одетые, на машинах (как правило, ярких цветов – красного, голубого, серебристо-белого), женщины в косынках с люрексом, некоторые в вечерних платьях, люди собирались на проповедь как на праздник. Вокруг была слышна украинская речь, люди целовались при встрече. Службу вели сразу несколько пасторов, одетых в дорогие костюмы, при галстуках. Сама церковь явно новая, казалось, еще немного, и запахнет краской, этакий новомодный дом культуры с витражами, сценой с несколькими микрофонами, роялем слева. На трибуну всходили один пастор за другим и зычными голосами читали по написанному ими заранее тексту проповедь. Задача явно состояла в том, чтобы довести паству до высокого энергетического состояния. На втором часу этого «митинга» некоторые плакали, кто демонстративно, а кто и в самом деле находясь в экстатическом состоянии.

Мать юноши, из-за которого мы попали в эту историю, шептала мне на ухо «Смотрите, они же ненормальные. Это еще ничего. А бывает, такой вой стоит…» Наконец мы разыскали глазами ее сына, который оказался где-то среди младших подростков. Но как только он увидел свою мать, сразу сорвался с места и стал пробираться к выходу. Мы устремились за ним. Удаляясь, он прятал глаза, отворачивал голову и если и смотрел вперед, то разве что на свой пупок, избегая, таким образом, гипноза, как и учил пастор. Он бежал напрямик, через газоны и строго расчерченную парковочную стоянку, исчез, только мы его и видали.

Все, что я могла сделать, так это поговорить с пастором, чтобы понять его позицию. Но тут реакцию ужаса и протеста выдала мать. Она кричала, что ни за что не будет разговаривать с человеком, который увел ее сына, что она его убьет, церковь сожжет, и дело с концом. «Хорошо, – сказала я, – пойду одна, а вы меня подождите». Проповедь к этому времени закончилась, и люди выходили из церкви, целуясь и приветствуя нас. «Вiтаэмо!» – и целуют. «Что они говорят?» – «Они приветствуют нас на украинском языке». Она в ужасе бежала. Через две минуты, обцелованная прихожанами, я осталась одна у выхода из молельного дома, дожидаясь пастора.

Разговор с пастором длился около часа. Он вел себя внешне лояльно, стал как-то сразу уверять, что всегда пытался вернуть мальчишку домой, но тот не хотел, привязался. Что он запрещал ему ходить по домам проповедовать: юноша, зараженный религиозной идеей, одержимый в своем желании служить общине, ходил по домам, призывал к служению Господу, раздавал агитационную литературу. «Он – маньяк, я считаю, что он еще не окреп духом, чтобы проповедовать». Вроде разумно. Однако он не был искренен, пытался выиграть время, чтобы ретироваться, оставив впечатление вежливого человека.

Мать, маячившая где-то вдалеке, медленно приблизилась, и, наконец, присела на лавочке невдалеке. Смотреть на нее было больно. Они сцепились. «Зачем вы забрали моего сына?!» – «Он сам ушел от вас. Все начинается с семьи». – «Вы даже не даете нам уехать». – «Пожалуйста, пусть едет! Психолога тут привели..». С трудом удалось заставить их говорить мирно. Вскоре мы заметили и юношу, обеспокоенного происходящим. Пастор позвал его, и тот, по-прежнему отворачивая голову, приблизился. «Я всегда говорил тебе, что мать – это святое! – нарочито, с пафосом провозгласил пастор. – Мы поговорим с ним, когда он придет ко мне на беседу». Оказывается, помимо проповедей, каждый вторник парень ходил на проработки. «Почему вы не установили контакт с родителями, как только поняли, что парень ходит к вам тайком от отца с матерью?» – «Ему девятнадцать лет. Он уже сам может распоряжаться собой. Потом, было ясно, что родители будут против». – «Но это их семейное дело. Давайте не преувеличивать семейные проблемы. Они приехали сюда, чтобы спасти парня от армии, а потеряли его по другим причинам. Причем навсегда». – «Он уйдет от нас, как только захочет. Никто тут насильно не держит». – «По внешнему виду понятно, что он находится под воздействием. Он прячется, заговаривается. Взгляд остекленевший». – «У нас много молодых людей. Он один такой попался. Волочится за младшими, сам ничего путного придумать не может». – «Зачем вы берете у него родительские деньги?» – «Никто у него ничего не брал. Пора уже зарабатывать самому. Моя задача найти ему работу и женить». Разговор становился все более жестким. Наконец, он раздраженно и прямо сказал, что власть над парнем он терять не намерен.

Мать и сын плакали, обнявшись, но ясно было, что пастору достаточно было лишь сказать слово, чтобы сын бросил мать и подчинился его команде. Отца юноша игнорировал. Ненавидел его с детства.

Данный разговор воспроизводил типичный набор аргументов и контраргументов между пастором и неверующими родителями. Случай этот был не единственным в постсоветской эмиграции. Говорили, что молодежь, как правило юноши, попадают в секту, бросают родителей, предварительно вынеся из дома деньги и ценности, отдав их в общий коммунальный котел. Испытывая эмоциональный голод, дети эмигрантов откликаются на любой призыв и внимание со стороны, легко поддаются агитации, начинают бродяжничать, теряют интерес к светской жизни и просто волочатся за кем-то из младших прихожан, у кого на них есть время и на кого они еще производят впечатление своим геройским уходом от мирских забот.

Родители пытались еще пару раз насильно увезти его из города в один из госпиталей по восстановлению жертв психологического насилия. Чем больше они пробовали обмануть своего сына, поскольку договариваться не удавалось, тем большее сопротивление он оказывал, не веря уже ничему.

Мать пыталась напоминать ему о детстве, о том, как они были близки. «Я где-то читала, что нужно напоминать им про детство, чтобы избавить от зомбирования». Но каждое утро он уезжал, а когда у него отбирали машину, уходил пешком в церковь. Отец считал, что причиной всех несчастий было элементарное отсутствие навыков физической работы. Он был твердо уверен в том, что если мальчишку увезти в Смоленскую губернию, в деревню к родственникам, он быстро образумится. Только вот одна проблема, парень не хотел садиться на самолет. Родители также обращались в органы натурализации и иммиграции, через которые все члены семьи оформляли вид на жительство. Они просили отобрать у них гражданство, так называемую «гринкарт». Чиновники были в изумлении. Обычно за «гринкарт» борются, а не отказываются. «Даже если вы сожжете свои документы, мы будем считать вас гражданами нашей страны». Отказались они и насильно транспортировать (фактически депортировать) сына. «Наши службы этим не занимаются», «У нас свобода исповедания».