Почувствовала это и Верка.

– Кладбище пойдем смотреть?.. Там где-то отец Афанасия лежит, – неуверенно обратился Белявский к студентке.

– Нет, мне и без этого уже плохо…

– Тогда давай домой, Васильевна.

Почти всю обратную дорогу они шли молча, каждый думая о своем. А вечер, словно скорбя вместе с ними, накрыл горы какой-то особенной долгой и неподвижной тишиной.

И только на подходе к лагерю до них вдруг донеслись какие-то не совсем внятные крики.

«Уж не случилось ли чего с Карпычем? Он же там один остался. Не Тамерлан ли его?» – тревожно подумала Верка. Белявский тоже резко заторопился. Но почти у самой столовой он вдруг махнул рукой, негромко ругнулся и перешел на обычный шаг, направляясь прямо к палатке Полковника. Из нее и летел навстречу им надрывный фальцет Карпыча, заглушая негромкое поскуливание Найды:

– Первый батальон справа, второй батальон слева – вперед! Третий батальон – с тыла – в атаку! Первый батальон – стоять насмерть! Третий батальон – пленных не брать! Молодцы, герои!

Верка ничего не могла понять, и Белявский на ходу просветил студентку:

– Опять напился, гад! Раз командует, значит, вусмерть.

Он занырнул в палатку, вход которой был широко распахнут. Верка заскочила за ним. Карпыч лежал прямо на земляном полу, махал руками направо и налево, но фальцет его уже переходил в хрип:

– Провод мне, прямой провод! Товарищ генерал, вверенный вам полк успешно развивает наступление! Докладывает полковник Громов!

«Вот почему Полковник! – наконец-то поняла происхождение клички Карпыча Верка. – Ну дает!..»

А на посиневших губах Карпыча начал стремительно нарастать шар белой пены.

– Отравился, сволочь! – почти прокричал Белявский, бросаясь к Полковнику, переворачивая его на живот и одновременно командуя Верке: – Молоко и воду! Быстро!

Она бросилась в палатку с продуктами, выхватила из ящика сгущенку, побежала к столовой, криво-косо распластала банку сверху ножом, подхватила ведро с водой и снова занырнула в палатку. Белявский вытряхивал из Карпыча, перегнув его через колено, мутную жидкость с крошками галет. Быстро разболтав молоко в воде, он начал кружкой вливать ее в рот безвольно обвисшего Полковника, потом снова его трясти. И снова вливать. Несколько раз. Наконец глаза Карпыча приоткрылись и он прошептал:

– Ильич… Спаситель… Век не забуду… Я после баньки хотел… После баньки…

– Я тебе покажу, пьяная морда, спасителя! Я тебе устрою баню! – Белявский выдохнул зло, но с явным облегчением. – Завтра же, на хрен, в поселок на вертолете отправлю! Засранец!

Полковник испуганно притих. Белявский молча поднял его и положил на спальник. Бросил сверху одеяло. И только тут и он, и Верка заметили, что на полу под столиком, разделяющим спальные нары, поблескивает несколько пустых двухсотграммовых бутылочек из-под «Дэты».

– Антикомарина нажрался! – заключил Белявский. – Ведь подохнуть же мог, он на техническом спирте сделан! – Он повернулся к Верке и, уже стараясь быть спокойнее, добавил: – Точно мог в ящик сыграть. А ведь человек все же… Но теперь… ничего… оклемается… Ты, Васильевна, извини, не сдержался… Такое дело… – Он махнул рукой, не договорив, и направился в свою палатку.

Пошла к себе и Верка. Еще после выхода из лагеря, раздавленная его гнетущей атмосферой, она перестала думать о предстоящей бане и ужине, хотя с утра так ждала их – соскучилась по горячей воде и мечтала попробовать хариусов. А после чудом отведенной от Полковника смерти такие мысли и вовсе не могли прийти в голову. Единственным желанием было залезть поглубже в спальник и попытаться уснуть. Что она и сделала. Ей так хотелось увидеть во сне своего ангела и успокоиться на его сильных и нежных руках, но вместо этого она до утра то бродила вдоль сплошной стены колючей проволоки, пытаясь найти из нее выход, то наблюдала с лагерной вышки за полем боя, на котором бросал в атаку свои батальоны Полковник в настоящей папахе и в шинели с яркими золотистыми погонами.

Когда Верка утром возвратилась с водопада, Полковник сидел на бревнышке в столовой, низко склонив голову, и медленно тянул из кружки почти черный чай. Плечи его мелко-мелко дрожали, хотя сквозь надоевшие серые тучи наконец-то прорвалось солнце и утро было заметно теплее двух предыдущих. Вчерашнее Веркино возмущение уже прошло, и ей стало искренне жаль бедолагу.

– Ну, как ты, Карпыч? Отошел немного? – спросила она, подходя к костру и тоже наливая себе в кружку чай.

– Отошел, – ответил он тихо, не оборачиваясь.

– Ох и перепугались мы вчера за тебя! Чуть не умер же!

– А я и ничего не помню, – слабо махнул он свободной рукой.

– И как полком своим командовали, не помните? Батальоны в атаку посылали? – Верка заулыбалась, но потом согнала с губ улыбку. – Ведь пена на губах уже была. Если бы не Игорь Ильич…

– Сам виноват, идиот… – Он еще ниже опустил голову, а потом вдруг почти возмущенно ее вскинул. – Ведь говорили же мужики в бичарне, что можно пить только тот «Диметил», у которого на этикетке три комара нарисованы. А на этом два было! Два! Знал, но выпил же! Выпил! Идиот!..

Тут Верка уже не выдержала и прыснула:

– Ну вы даете! У вас, получается, «Диметил» почти как коньяк, только вместо звездочек комары! Ну, развеселили!..

– А для таких бичей-сволочей, – остановил ее Полковник, – для таких отбросов общества, как я, это и есть лучший коньяк!

– Ну зачем вы так о себе? – остановила его Верка, – никакой вы не отброс. Вы…

– Никчемный я человек, Вера Васильевна, никому не нужный, можно сказать, мразь, – продолжал Полковник все громче и громче, не давая студентке возразить и словно получая особое удовольствие от самоуничижения. – Да я…

– Опять сцена по Достоевскому, – оборвал монолог вылезший из своей палатки Белявский.

Полковник испуганно замолк. А начальник продолжил:

– Как говорил Федор Михайлович, особенность русского человека состоит в том, что он должен не только напиться, устроить погром и вываляться в грязи, но в конце непременно порвать на груди рубаху и принародно покаяться в содеянном. Точное наблюдение.

– Прости, Ильич! – Полковник едва не рухнул на колени и зачастил: – Не вызывай вертолет! Век буду помнить! Отработаю, за троих отработаю! Спаситель! Вера Васильевна рассказала, спаситель! Больше ни грамма в рот! Отработаю!

– Да замолчи! – попытался остановить его Белявский, но Полковник как будто его не слышал.

– Больше ни грамма весь сезон! Ни грамма! Черт попутал! Черт! После баньки, мол, святое дело! Отработаю! Спаситель! Век…

– Да замолчи ты! – рявкнул, не выдержав, уже во весь голос Белявский.

Полковник смолк на полуслове и то ли картинно, то ли в искреннем отчаянии уронил голову на грудь, ожидая приговора. Злость у Белявского уже прошла, но оставлять такое дело без последствий он не мог.