— А вы за меня не бойтесь, пусть за меня другие боятся, чтобы не сбился, — зло отвечает Совко и заметно краснеет.

— К другим мы еще подойдем, обязательно подойдем, — обещает Кузьмич.

— Ну вот. А я уже битый, не такие допросы выдерживал.

— Не только выдерживали, но и кое-чему научились, надеюсь. Если их, конечно, правильно вели, как надо. Но только такого допроса у вас еще не было, Совко.

— Это почему же такое?

— А потому, во-первых, что таких, особо тяжких преступлений вы до сих пор не совершали. И потому, во-вторых, что вы еще не знакомы с МУРом. О МУРе вы вон только его спрашивали, если помните, — Кузьмич кивает в мою сторону.

— Ну, как, мол, тут ваш великий МУР воюет.

— Теперь сам вижу и хвалю, — старается вести себя как можно развязнее и увереннее Совко. — Ловко вы, оказывается, воюете.

— Да нет, — небрежно машет рукой Кузьмич. — Ничего вы еще не увидели. Главное впереди.

— Запугать хотите?

— Ни в коем случае, — серьезно говорит Кузьмич и повторяет: — Ни в коем случае.

Он мне сейчас удивительно напоминает Макаренко, каким я его запомнил по известному фильму, — длинный, ширококостный, чуть сутулый, круглое, слегка монгольского склада лицо, очки в простой, тонкой оправе, ежик седеющих волос на голове, мешковатый костюм. И манеры неторопливые, основательные, невольно внушающие доверие. Впрочем, никакого доверия он Совко пока не внушает.

— Так вот, надеюсь, — продолжает Кузьмич, — вы кое-чему научились. Например, что глупо и вредно запираться, когда все ясно, известно и доказано. Так ведь?

— Ну, допустим, этому я научился, — снисходительно соглашается Совко. — Только никакого убийства я на себя не возьму, уж будьте спокойны.

— На Леху спихнешь? — тихо спрашиваю я.

И от моего тихого голоса откуда-то со стороны невольно вздрагивает Совко и, повернув голову, мутно, пристально смотрит на меня.

— Скажешь, — медленно продолжаю я, — что ты только присутствовал тогда во дворе, ну, еще лампочку разбил, помог труп затащить в сарай. И все. Так скажешь, да? А бил ножом Леха, два раза бил. И еще оправдаешься перед самим собой: Лехи, мол, тут нет, его еще искать надо, а я уже тут. А что Леху мы теперь в два счета найдем, об этом ты не думаешь сейчас, об этом думать тебе не хочется…

Чем дольше я говорю, тем больше наливается Совко лютой ненавистью ко мне. Я вижу, как темнеют его водянистые глаза, как сцепились пальцы на коленях.

— М-мусор… — цедит он сквозь зубы, не отводя от меня ненавидящих глаз. — Не добил тебя тогда Леха…

— Во, во, — насмешливо и зло говорю я, — опять Леха. А ты, значит, в стороне, ты и тут ни при чем, да, Чума? Ну что ж, давай, давай, защищай таким способом свою поганую жизнь. Очень эта линия нам на руку. А еще говоришь, помогать не собираешься. Вали все на Леху. Он потом очень благодарен тебе будет, увидишь.

Но Совко уже берет себя в руки, на пухлых губах появляется безмятежная улыбка, а пустые, светлые глаза становятся даже какими-то лучистыми. Он пожимает плечами и говорит:

— Не собираюсь ни на кого валить. Собираюсь просто все отрицать. Не знаю никакого убийства, никакого покушения и никакой квартирной кражи. Может, вы еще чего хотите на меня повесить? Валяйте, доказывайте. Как докажете, так приму. Никак иначе.

— Это я вам уже обещал, — снова вступает в разговор Кузьмич. — Наше дело такое — все доказывать. Но сперва давайте уточним вашу позицию. Значит, очевидные вещи вы отрицать не будете, так я вас понял?

— Не буду, — соглашается Совко.

Видно, что с Кузьмичом ему разговаривать куда приятнее, чем со мной. Это понятно.

— Вот и давайте разберемся, — продолжает Кузьмич. — Сначала по людям, потом по фактам. От матери, жены и дочки вы, конечно, не отказываетесь?

— Нет…

— Как бы они от него не отказались, — негромко замечаю я со своего дивана.

— А ты… — резко поворачивается ко мне Совко, но тут же, оборвав себя, уже спокойнее добавляет: — Никого это не касается. Мое это дело, понял?

— Итак, будем считать, что вы от них не отказываетесь, — спокойно говорит Кузьмич, словно не замечая этой новой вспышки. — Хотя… Впрочем, это потом. А касается нас сейчас, Совко, все, что касается вас. Абсолютно все, к сожалению. Раз уж вы решили построить свою жизнь во вред всем вокруг, раз решили одно только горе людям приносить. Даже тем, кого любите.

При этих словах Совко лишь снисходительно усмехается, но в пустых его, светлых глазах появляется настороженность.

— Пойдем дальше, — все так же спокойно продолжает Кузьмич. — Свое знакомство с Лехой, то есть с Красиковым, вы, надеюсь, тоже отрицать не будете?

— Конечно, — соглашается Совко.

— А Гвимара Ивановича Семанского вы знали?

— Нет.

— Ну, ну. Это ведь отрицать тоже глупо.

— Докажите, что знал.

— Пока это могут подтвердить два человека. Красиков и…

— А где он, ваш Красиков? — насмешливо спрашивает Совко, оглядываясь по сторонам.

И встречается с моим взглядом. Шутовское настроение у него сразу пропадает.

— Скоро будет здесь, — с угрозой говорю я. — Ты же знаешь, что из Москвы ему теперь не выбраться. И здесь долго тоже не прокантоваться. Его фото уже у всех на руках, у каждого постового.

— Так вот, во-первых, Красиков, — продолжает как ни в чем не бывало Кузьмич. — А во-вторых… Леснова.

— Это еще кто? — грубо спрашивает Совко.

— Разве не знаете? — удивляется Кузьмич. — Это же Муза.

— А-а… И ее, значит, втянули?

— Вы сами ее втянули, Совко, — Кузьмич огорченно качает головой. — Но о Музе мы еще поговорим. Так Гвимара Ивановича вы знали?

— Ну, знал.

— И об его убийстве?

— Ну… слышал.

— От кого? — без тени усмешки, серьезно спрашивает Кузьмич.

— Не помню.

— Так. Значит, в этом пункте вы считаете, что отпираться разумно?

— Да, считаю, — резко отвечает Совко, и пухлые, яркие губы его вдруг расплываются в усмешке. — А вы не считаете?

— Пожалуй. Тут нам придется, конечно, доказывать. Так легко убийство не признают, — соглашается Кузьмич и неожиданно спрашивает: — Льва Захаровича знаете?

— Льва Игнатьевича… — машинально поправляет его Совко.

— Конечно. Значит, знаете?

— Ну, знаю…

— Так. Видите? Пока мы идем с вами только по людям. А потом пойдем по фактам. И пока вы ведете себя, я бы сказал, вполне разумно.

— А я вообще разумный человек.

— Хомо сапиенс, — насмешливо замечаю я.