Да, у нее другое платье, но ведь это же его сестра! Верно? Верно. Тогда почему Николай смущался, когда смотрел на сестру?

— Что это у тебя? — невинно спросила она. Николай понял, что девочка смотрит на его руки. Действительно, что у него в руках?

Он разжал кулак и увидел на ладони патрон. Маленький, бронзового цвета, похожий на миниатюрную бутылочку. Тот, который ему дал лейтенант Калинин.

— Что это? — спросила она.

— Патрон, — ответил Николай.

— Можно посмотреть?

…(у меня даже нет пистолета, у меня даже нет ложки)…

…(держи)…

Когда же это было? Давным-давно. Еще до заколдованного леса.

Молящий взгляд лейтенанта. Почти детский взгляд. Ему нужна кружка.

…(держи)…

— Можно посмотреть? — повторила девочка, протягивая ладошку.

— Держи! — ответил Николай и протянул ей «семь шестьдесят две». Она притронулась к его руке, и на миг Приходько почувствовал холод ее пальцев.

Девочка сделала вид, что берет патрон, но так повернула ладошку, что он выскользнул между пальцами и, не коснувшись руки, провалился в снег.

— Почему?.. — воскликнул Николай и осекся. Взгляд девочки вдруг изменился, сделавшись не по-детски внимательным и строгим. Николай испуганно смотрел на нее.

Изменился не только взгляд. Лицо девочки начало преображаться.

Превращение казалось легким и незаметным. Знакомые черты исчезли. Николай с изумлением смотрел на маленькую девочку в легком голубом платье, стоящую перед ним посреди темного дремучего леса. Девочка была чернобровой и черноглазой, как и его сестра… Но теперь Николай отчетливо видел, что это не она.

— Я хочу увидеть сестру, — попросил он.

— Увидишь, — пообещала девочка, пристально глядя на Приходько.

— Мы ведь в заколдованном лесу?

— Это так, — ответила девочка. — Но вы не должны здесь находиться.

— Почему?

— Это заповедный лес. Сюда нельзя входить ни смертному, ни богу.

Приходько замолчал, пытаясь осмыслить сказанное. «Ни богу…» — повторил он про себя.

— Тогда кто ты?

— Я — твоя смерть, — произнесла девочка.

Калинин увидел, как Николай провалился в сугроб. Только что Приходько говорил с темнотой, вытягивал вперед руку, потом неожиданно присел, словно пытаясь что-то поймать, а когда выпрямился, то застыл в напряженной позе. Он произнес несколько фраз в пустоту, выслушивая беззвучные ответы. Затем снег под его ногами расступился. Солдат словно стоял на корке наста, но наст надломился, и сугроб поглотил Николая. Он скрылся в снегу с головой.

Не помня себя, Калинин дико закричал осипшим голосом и кинулся к гигантским елям. Рывком он преодолел расстояние до смертоносной опушки сказочного леса. Сугробные кроты, перепахивающие снег возле деревьев, встрепенулись, почувствовав новую добычу.

Семен Владимирович видел, как Калинин опрометью бросился в хвойный лес. Двигаясь по пробуравленной Алексеем траншее в снегу, он и Ермолаев никак не поспевали за ротным. Бешено работая ногами и разгребая руками снег, старшина всё еще полагал, что успеет нагнать обезумевшего молодого лейтенанта прежде, чем до того доберутся сугробные кроты. Но надежды оставалось мало. Он прекрасно помнил, с какой скоростью во время первого нападения исчезали солдаты, достигшие опушки леса.

Калинину оставалось сделать последний рывок, чтобы оказаться в хвойном лесу. Протянув руку, он уже мог дотронуться до ближайшего ствола. Алексей набрал воздуха в легкие и приготовился броситься на помощь Приходько, как кто-то совершенно неожиданно навалился на него сзади и вдавил в снег.

— Stehe, Kommandeur! — прошептал Штолль на ухо вырывающемуся Калинину. — Stehe, gehe in den Wald nicht![8]

Алексей пытался вырваться, чтобы спасти Николая, но Штолль не пускал.

Ермолаев и Семен Владимирович наконец добрались до них. Чуть ранее, преследуя Калинина, они уже отчаялись догнать его, как вдруг мимо них с непостижимой легкостью пролетел немец. Оправившись от удивления, сержант увидел на ногах пленного простейшие снегоступы, которые тот изготовил из пеньковой веревки и фанерных листов от ящика «панцер-фауста». На какой-то миг ему показалось из-за неистовства, с которым бежал по сугробам Штолль, обгоняя их, что он собирается отомстить Калинину. Но Штолль спас лейтенанта, удержал от броска в лес так же, как молодой лейтенант спас затравленного немца от расправы красноармейцев.

Старшина взглянул на тяжело дышащего вестервальдского бауэра, мягко отстранил его и обнял рыдающего лейтенанта.

— Не нужно, Алексей, — произнес он. — Уже поздно.

Бурлящий снег стал вздыматься горкой. Она росла стремительно, на верхушке появилось черное пятно. К этому и готовился командир отделения. Палец, затекший от напряжения, нажал на спусковой крючок. Отдача от выстрелов ударила в плечо. Пули впивались в поднимающуюся из снега темную громаду.

Командир отделения орал и водил пляшущим стволом из стороны в сторону, с каждой очередью посылая новую порцию пуль в направлении вздымающейся фигуры…

Очереди стихли. И все как один закричали от ужаса. Командир отделения закричал громче остальных и выронил автомат из «золотых рук». Кто-то заплакал. Кто-то захохотал, как безумный.

Из снега поднялся деревянный кол, на котором висел рядовой Приходько. Вогнанный через промежность кол насквозь пронизывал тело солдата. Грудь и живот его были перепаханы пулями. Непокрытая голова с мокрыми прилипшими волосами упала на выпирающее из груди острие кола. Глаза были открыты и осознанно взирали на сослуживцев. Именно от этого мученического взгляда лишались разума красноармейцы. Под ногами Приходько к колу была прибита табличка с надписью на древнеславянском.

Кто-то из солдат упал, кого-то охватила истерика. Лошадь Дуня с оглушительным ржанием поднялась на дыбы и опрокинула обоз.

Николай повернул голову, выдавил изо рта сгусток крови и с бульканьем в горле прошептал:

— Смерть — это маленькая девочка…

Один из солдат наклонился, чтобы разобрать надпись на табличке у ног Николая. Связного текста не получалось, только отдельные слова:

— …тьмн… земла… поднамиша набратне…

Калинин плакал, уткнувшись в грудь старшины. Он уже не вырывался, чтобы броситься в сторону хвойного леса, опушку которого оглашал ужасающий хруст. Старшина прав, было поздно.

Калинину казалось, что он не сможет перенести боль утраты. На душе было горько, на сердце тяжело.

Штолль сидел в стороне и растерянно смотрел на Калинина. Ермолаев, не в силах поднять глаза, с остервенением сжимал приклад «ППШ».