просто с чужой женщиной, а со своей дочерью! И абсолютно здоровый человек осатанел бы. Действия родственников были всего лишь попыткой избавить несчастную женщину от тягот следствия. Виталий Борисович, узнав от кого-то…

– Слухом земля полнится, – сказал младший дядя Вероники.

– …о несчастье, как умный человек, все понял сразу. Переборов себя, примчался на дачу брата. Юлия Борисовна все ему рассказала, так же как ранним утром, насколько я понимаю, все рассказала дочери. Виталий Борисович, найдя на даче пьяного до невменяемости Фила, решил перетащить его обратно на глухую веранду, чтобы, проснувшись там, где не надо, тот не навел следствие на его сестру. Разве не так должен был поступить любящий брат?

Следователь, подойдя к перилам, сплюнул в ночь.

– А Вероника Модестовна из дочерних чувств навела нас на ложный след своим звонком в гараж, да?

Кирилл радостно всплеснул руками.

– Какая умница! Посудите сами, как же иначе она должна была себя вести? Когда выгораживаешь мать, разве можно думать о такой ерунде, как интересы следствия? Теперь мне понятно, она сегодня весь день разыскивала Валерия Борисовича не из-за денег, она хотела предупредить его, чтобы он не болтал насчет ключа, чтобы не повредил Юлии Борисовне.

Повернувшись к очень довольному собой Кириллу, майор глухо сказал:

– Все, конечно, зайчики, а человека-то убили.

Когда морализировать начинает офицер тайной полиции, я – ничего не могу с собой поделать – опускаю глаза.

Майор Аникеев спрятал блокнот в карман пиджака и сказал своему Семченке:

– Иди, заводи.

– Вы что же – уезжать?! – радостно, но одновременно угодливо крикнул Валерий Борисович. – Поздно, однако, ночуйте!

– Однако, поеду.

Майор спустился по лестнице на кирпичную дорожку. Обернулся.

– Об одном вас всех прошу, не надо слишком уж радоваться. Все, что здесь говорилось, мы еще будем проверять. Очень проверять.

Валерий Борисович кинулся провожать товарища майора, бормоча что-то про посошок.

– Чему радоваться? – растерянно спросил Арсений Савельевич неизвестно у кого.

Кирилл, надо сказать, все-таки с радостным видом наливал себе водочки.

Проснувшийся Фил сообщил, что желал бы немедленно выразить Модесту Анатольевичу свою благодарность за гостеприимство.

Шевяков автоматически протянул Филу рюмку.

– Модеста Анатольевича больше нет, – сухо сказал Виталий Борисович.

Фил серьезно закивал.

– Болше нет. – И отклонил руку сторожа с рюмкой.

Валерий Борисович мелко семенил за следователем и уже у самой калитки, не зная, как выразить свое глубочайшее уважение к нему лично и к организации, им представляемой, заискивающе спросил:

– Что, тяжелый был день, Иван Денисович?

29

1990 год. 27 сентября. 6 часов 5 минут.

Станция Перелыгино. Низкое серое небо. Воздух пропитан нездоровой сыростью. Тускло блестят рельсы. Тускло блестят железные крыши домов вдоль дороги. Меж сосновыми стволами клочья тумана. На неровной асфальтовой платформе мелкие прозрачные лужи. Между ними прохаживается одинокий голубь.

Очень хочется уехать отсюда.

На тропинке, что ведет вдоль насыпи, показались два человека. Один в резиновых сапогах, черной болониевой куртке и синей вязаной фуражке. Второй много ниже его ростом, чрезвычайно худой, черные волосы с проседью, растущие как у индейца, глубоко запавшие печальные глаза и маленький, все время чуть улыбающийся рот. Одет он в серую пару, при галстуке. В руке потертый саквояж. Правильно, когда портрет главного героя возникает на последних страницах.

– Пришли, – сказал Дементий Дементьевич, ступив на платформу, – пожалуйте камешек.

– Погодите, – ответил Кирилл, – давайте дождемся электрички.

– Мне казалось, что мы договорились вполне определенно, вам Маруся, мне камень. Марусю вы получили в лучшем виде, она не спит, не плачет, а вы для чего-то затеяли эти проводы.

– Я хочу убедиться, что вы уехали. Вернее даже, я хочу убедиться, что Маруся осталась.

– Никогда бы не подумал, что эта спящая красавица нужна вам до такой степени.

– Вы же знаете, что она нужна не мне, а моему другу.

– Ну, понятно.

– Что вам понятно? Они любят друг друга. Сильно, по-настоящему. Имеются даже доказательства этого. Знаете, почему Женя пытался объявить себя убийцей?

– Не знаю.

– Во время их краткого разговора у калитки, того, что вы прервали своей идиотской погоней, Маруся успела сказать ему, что это она виновница гибели Модеста Анатольевича, видите ли, эта чистая душа считала себя подлинным убийцей. Им не удалось договорить до конца. Женя бросился бежать.

– Чего же он бросился бежать, герой?

– Боялся подвести меня. Я дал ему строжайшие инструкции. Он не мог выходить из сторожки. Но, увидев Марусю, не выдержал. Так вот, он решил во что бы то ни стало выгородить ее. Он считал, что сделать это можно только одним способом – взять вину на себя. А она готова была все взять на себя, чтобы обезопасить его. И такие чувства вы ломали своим гнусным гипнозом!

– Ну, хватит. Вы же знаете, что ничего так и не произошло. Модест Анатольевич только собирался, так сказать, взгромоздиться, и в этот момент ему приспичило в туалет.

– Если бы «что-то» произошло, я бы с вами разговаривал по-другому.

Они стали смотреть в разные стороны, но оба видели все одно и то же – пасмурное утро. Появились две пожилые женщины на платформе, но они были так далеко, что Кирилл и Дементий Дементьевич при желании могли ощущать себя одинокими.

Молчание нарушил Кирилл.

– Давал себе слово не заговаривать на эту тему, но все же не могу удержаться. Насколько я успел вас узнать, вы человек умный и очень даже образованный.

– Мерси.

– Неужели вы и в самом деле считаете, что эта каменюка, если приставить ее в нужное место на какой-то там скале, откроет вам высший смысл существования или что-то в этом роде?!

Дементий Дементьевич выбрал на асфальте место посуше и поставил на него свой саквояж.

– Могу вам ответить почти теми же словами. Я тоже считаю вас человеком умным.

– Сенкью.

– Как человек умный, вы рано или поздно поймете, что не должны ставить себя выше меня, хотя и одержали надо мною ряд мелких побед. Вы ведь такой же, как я, вы ведь, по сути, тоже ищете камень.

– Какой еще камень?

– Что-то вроде философского. Но если мой камешек есть нечто вполне материальное, я знаю, как им воспользоваться, и представляю, хоть и в самых общих чертах, к чему он может меня привести, то ваш «План спасения СССР» полнейшая фикция, выдумка, дешевая литература. Вы же днем и ночью, я чувствую это, бьетесь над мыслью, как спасти вот это огромное, сложное, временами великое, а по большей части безумное и кровавое, в общем, все то, что мы понимаем под аббревиатурой СССР. Как спасти от неуклонно приближающегося конца. Академик