— Верно. Но человеку свойственно знать не только лишь то, что он видел сам. В данном случае я говорю о факте столь общеизвестном, что и вы не можете не знать его.

— О каком именно?

— Как неохотно государыня допустила до трона собственного сына. Немку манил пример свекрови. Хотела сама царствовать, ведь Александр ещё так юн и неспособен. То ли дело мудрая женщина!

— Да, слышал о том. И что же?

— Немка упиралась несколько дней, но, к счастью, до Великой ей далеко, гвардия ещё не протрезвела от счастья и претензии были отвергнуты.

— Бывает. Человек слаб, иногда даже искренне любящая мать чересчур усердствует во имя блага собственных детей.

Аркадий рассмеялся.

— Временами в вас проглядывает что-то иезуитское, Пётр Романович. Но продолжим. Оставался один Ростопчин. Человек этот отражал собою три эпохи и десяток характеров. Среди прочего он был неизлечимо болтлив.

— Гм.

— Он обожал крылатые фразы и выражения пережившие века, отчего старался оставить после себя как можно больше подобных, но, увы, не преуспел. В погоне за количеством потерял в качестве.

— У всех свои недостатки и устремления.

— Как человек пытливого ума, граф пришёл к выводу, что его исторический вес для подобного недостаточен. Большая часть тех самых «исторических фраз» принадлежит людям ранга королей, великих поэтов и философов. Прочие могут выразиться ничуть не хуже, но мало кому интересны. Что делать — жизнь несправедлива!

— Вы ошибаетесь, — холодно заметил Безобразов, — жизнь справедлива.

— Не с точки зрения человека желающего больше, чем у него есть. Впрочем, не будем становиться сейчас философами. Итак, Ростопчин решил, что для придания веса своим изречениям, или, хотя бы изречению (ах, этим потомкам так сложно угодить!), следует привязать оное к персоне весомее его с точки зрения истории.

— Логично.

— При этом, граф считал себя человеком лишенным тщеславия, порока свойственного людям обделенным, отчего взял в привычку говорить более прямо и куда больше чем следовало. В том числе письменно. Он рассыпал свои остроты в письмах с щедростью Креза, и просто не мог обойти молчанием столь важную и щекотливую тему как положение в семье императора и тайны ему доверенной. Вы вновь не верите?

— Я внимательно слушаю как вы обвиняете человека заслуженного в подлости и измене.

— Отнюдь. Только в чрезмерной живности характера и любви к афоризмам. Разумеется, граф никогда не писал прямо, но намёков дал предостаточно. Намёков, которые невозможно трактовать иначе как если бы писал прямо. Самое важное — он допустил их в письмах довольно большому кругу людей. Поскольку человек был заслуженный, как вы любезно отметили, то одернуть мог только сам государь, но…

— Другими словами, кроме сплетен опирающихся на какие-то намёки человека говорливого, который для красного словца не пожалел бы и отца (эта ваша характеристика графа, не моя), у вас ничего нет. Ах, да, некое внешнее сходство государя с лакеем. Во дворце живут сотни людей, верно уж кто-нибудь да похож.

Нелидов задумался.

— Убедить вас можно только фактами? — спросил он задумчиво.

— Железными.

— И ничьи слова вас не убедят? Письма?

— Ничьи.

— Даже императрицы матери?

Безобразов вздрогнул. На этот раз удар был нанесён метко.

— Императрицы матери? — услышал он свой разом охрипший голос.

— Да, Марии Фёдоровны. Немки. Знаете, от неё тоже остались письма.

* * *

— Зачем вам это?

Пётр все ещё не был до конца убеждён, вся натура его противилась верить Нелидову, но, правду сказать, поколеблен он был. Уверенность Аркадия смущала. Тот словно забавлялся его неверием, ничуть не раздражаясь.

— Разве непонятно?

— Нет.

— Ах, Пётр Романович. Вы что же, вообразили себе, что я открыл вам семейную тайну ради похвальбы? Тайну, за которую можно и двести лет спустя лишиться головы? Или вы правда не понимаете, что дело не в нашем родстве, а в вопросе этики, как ни смешно? Права на престол вещь порою одновременно незыблемая и на нити висящая. Дело в том как тогда выглядит роль Романовых в Смуте. Получение ими короны.

— А вы чем недовольны, Аркадий Аркадьевич? Семья ваша обласкана. Желаете кусать руку кормящую?

— Нет. Я стараюсь донести до вас мысль, что последним Романовым был Константин. И то… По женской линии. Но хоть так. А Николай нам никто. Служить верноподданейше сыну лакея — увольте.

— Вас казнят. И я не уверен, что государь будет столь же милостив как к мятежникам на Сенатской.

— Государь. — скривился Нелидов. — Вышедшие на площадь не являлись мятежниками, он это знал лучше прочих. Оттого и не рискнул пойти на суровые кары.

— Кто ваш претендент? — внезапно спросил Безобразов.

— Так ли это важно. Земский собор…

— Более чем. Вы меня совсем за дурака не держите. Неужели человек столь деятельный не примет живейшего участия в принятии нужного ему решения? Вот вы были сама решимость, представим, что у вас всё вышло как задумано. Тут-то вы и говорите, мол, всё, умываю руки. Не интересно. Выбирайте кого пожелаете. Такому верить?

— Вы правы, я пересаливаю, — рассмеялся Нелидов, — но и вы должны меня понять. Не могу я так бездумно взять и назвать имя человека до того как это станет для него более безопасно. Я даже с вами ещё ни о чем не договорился, а вы куда хватили.

— А! Так это мы договариваемся. Мне казалось, что совсем недавно вы преспокойно отдавали мне приказы. Убить друга, например. На том основании, что мы оба члены одной…

— Детские игры в казаки-разбойники. При всем к вам уважении. Тем более, как я сказал вам, надеялся, что вы откажетесь. Своего рода испытание. Вы прошли его.

— Вам нравится играть с людьми. Управлять ими. Предугадывать действия. Тогда вам несложно будет понять мою невысказанную мысль.

— Не сложно. На неё и ответить легко. Нет, я не претендую на корону. Поверьте, я с вами искренен.

— Пытаюсь, Аркадий Аркадьевич, пытаюсь.

— Не вижу себя человеком подходящим для подобной ноши. Я не Пожарский. Оставаться неподалеку от трона, в качестве советника — другое дело. Это можно, этого я хочу. К тому же всё переменится.

— Каким образом?

— Моё желание не только в том, чтобы свергнуть самозванца. Иронично звучит, не находите, если вспомнить мою фамилию? Так вот, моё желание в переустройстве государства, иначе какой заговор? Шило на мыло, будем откровенны. Николай Данилович, или Павлович, если угодно, не самый плохой вармант. Вовсе не отрицаю наличия в нем положительных качеств, как и того, что подходит к делу он ответственно, вдумчиво. Истопником был бы хорош, и в короне неплох. Кроме того, что незаконно занимает место. Нет, всё будет иначе. Во-первых, династия