приличной из них. Когда пришла моя очередь, меня затошнило от одного лишь запаха этой бурды, и один из вертухаев заорал:

– Не нравится тебе, курва? Не нравится, сепар? А ну, пойдем!

Меня выволокли и начали бить ногами, потом потащили по коридору за ноги, наконец, я оказался в помещении, освещенном тусклой лампочкой. У одной из стен находилась ванна, стоявшая под небольшим углом. В центре помещения на мягких креслах сидели трое, а перед ними стоял простой деревянный стул, куда меня и водрузили, привязав к спинке.

– Фамилия, имя, отчество, дата и место рождения, адрес, род занятий, – скучным голосом проговорил все это на довольно корявой мове один из этой троицы. Я выдал всю информацию, после чего другой – уже на русском – спросил:

– А теперь расскажи про свою подрывную деятельность во время кацапской оккупации Мариуполя.

– Вы меня с кем-то путаете, – помотал я головой. – Я программист, я никогда…

Третий встал и без лишних слов врезал мне под дых. Я скрючился, а второй загоготал:

– Нравится, сепар? Так что колись – или будет еще хуже.

– Я не…

Меня повалили вместе со стулом и начали пинать ногами. Через какое-то время второй вновь задал свой вопрос:

– Ну что, гнида, готов сознаться?

– Я не…

Тот самый молчаливый третий неожиданно для меня сказал по-английски с ярко выраженным американским или канадским акцентом – они разительно отличаются от британских и ирландских, но разницу между ними я не воспринимаю:

– Ну что ж, давайте его искупаем. Делайте так, как я вас учил.

Меня отвязали от стула и прямо в одежде шваркнули спиной в ванну. Лицо мне накрыли тряпкой, по которой струйкой полилась вода. Я начал задыхаться и вдруг почувствовал, что умираю. Последнее, что я помню, был окрик американо-канадца:

– Идиоты! Кто так делает? Я же вам говорил…

Очнулся я полностью голым в куче окоченевших холодных тел. В живот мне уперлись две холодные груди – единственное, что у какой-то бедной женщины осталось более или менее мягким. Другие трупы были скорее мужскими. Я ощупал все вокруг и понял, что мы в кузове грузовика, и, судя по звукам мотора, нас куда-то везут. Я попытался выбраться, но куда там…

Через какое-то время грузовик резко затормозил и остановился. Я услышал голос:

– Блин, Лях говорит, крематорий перегружен. Ну что ж, сваливаем сепаров здесь – потом их заберут. Поедем за следующей партией.

– Прямо тут и оставим?

– А куда они денутся? – и оба довольно заржали.

Грузовик оказался самосвалом – и мне повезло, раньше я был под несколькими рядами тел, теперь оказался сверху – те, кто был подо мной, откатились в сторону. Когда я услышал, что грузовик отъехал, я осторожно попробовал пошевелить затекшими ногами. Они слушались плохо, и я пополз на одних руках. Медленно, медленно, потом потихоньку, подключив задние конечности, встал на четвереньки, а затем и на ноги, опираясь на стволы деревьев. При свете убывающей, но все еще яркой луны можно было разглядеть кресты и памятники на могилах. Я понял, что оказался на кладбище.

Куда я брел – не помню, но вскоре выбрался на дорожку, а по ней вышел к открытым воротам. Ночью на кладбищах их обычно запирают. Но сейчас они были нараспашку – судя по всему, чтобы не мешать «азовцам» завозить новые партии трупов. Я на всякий случай спрятался в кустах – и, действительно, через три минуты послышался звук автомобильного мотора, показались фары, и въехал, практически не снижая скорости, небольшой самосвал – тот же или другой, не знаю. Я чуть подождал и тихо выбрался из ворот. На них висела табличка «Новотрощьке кладовище» – Новотроицкое кладбище.

Так вот, оказывается, куда меня занесло… Находилось оно на северо-восточной окраине города, чуть ли не за его чертой – где-то здесь кончается город и начинается Калиновка. Значит, я на улице Шоссейной… Чуть дальше начинается частный сектор, маленькие домишки, какая-то часть из них после «евроремонта», большинство в первозданном виде. И, что немаловажно, в одном из них живет мой старинный приятель и сослуживец по Афгану, Орест Лещишин.

Квартиру он после расставания с очередной супругой каждый раз оставлял новой бывшей и переселялся в этот домик. По его словам, он два раза уже зарекался жениться на галичанке – и два раза наступал на те же грабли, что и в первый раз. Домик этот – ничего особенного, хотя деньги у Ореста имелись. Но у жилища Ореста имелось еще одно немаловажное преимущество – к калитке в сад можно подойти и по полю, минуя улицы, где меня кто-нибудь мог увидеть. И если учесть, что я голый и, скорее всего, весь в синяках, мне не стоило привлекать внимания. А на Ореста я мог положиться, как на самого себя.

Позывной у него был «Колумб» – «я из Коломыи, так что подходит». Кто ж знал, что через несколько лет эта версия какого-то свидомого придурка – что Колумб, мол, был из Коломыи – войдет в украинские учебники истории… Вообще, конечно, западенцы разные бывают, но Орест оказался классным мужиком. В Афгане я его два раза выносил из-под огня. В первый раз он вернулся в строй, во второй, аккурат перед дембелем, ранение оказалось более серьезным, и, когда я его тащил, прилетело и мне – именно с тех пор я и хромаю. Потом мы с ним переписывались, и вдруг звонок в дверь, и на пороге стоит Колумб собственной персоной. Мол, решил посмотреть, как тут люди живут. Прожил у меня месяц, вернулся домой, а еще через некоторое время приехал вновь – уже насовсем, добавив: «Всего месяц жил у вас, а этих хохлов уже видеть не могу». Продал квартиру в Коломые и купил себе что-то в Марике, открыл бизнес, развернулся… Увы, он поддержал первый майдан, ездил в Киев, а потом плевался во время правления Ющенко, как больной верблюд. В конце тринадцатого отправился на второй майдан, но вернулся уже в середине января, бросив лишь: «С теми, кто кидается коктейлями Молотова в ребят, которые всего лишь стоят в оцеплении, мне не по пути».

Кое-где лаяли собаки, но так, лениво – все же я был в некотором отдалении. Я постучал в дверь веранды, через пару минут ее открыл Колумб с травматом «Хауда» в рука. Впечатляющая штука – действительно, внешне он напоминал обрез, с которым наводил шорох на питерских бандюков Данила Багров из «Брата». С дистанции десяти шагов его пуля пробивала доску. Увидев мою голую тушку, он выругался,