Его отношения с монсеньором Эстевесом никогда еще не были более неопределенными. Обладая славой кроткого доброго пастыря, епископ в глубине души был страстным политиком, хотя и очень ограниченным, – противостоящим республике и всему тому, что составляло политическое мышление генерала. На Высочайшем Конгрессе, где он был вице-президентом, епископ хорошо усвоил свою роль: ослаблять власть Сукре – и исполнял ее скорее не с энтузиазмом, а со злым умыслом, как во время выборов сановников, так и при решении общей задачи дружеского урегулирования конфликта с Венесуэлой. Супруги Молинарес, знавшие об отношениях епископа и генерала, нимало не удивились, когда во время полдника он произнес одно из своих провидческих иносказаний:

– Что будет с нашими детьми в этой стране, где революции заканчиваются благодаря проворству епископов?!

Сеньора Молинарес ответила ему упреком, дружеским, но достаточно жестким.

– Даже если ваше превосходительство правы, я не хочу об этом знать, – сказала она. – Мы всегда были и остаемся католиками.

Он немедленно оправдался:

– Без сомнения, куда большими, чем господин епископ, поскольку вместо того, чтобы установить мир в Ла-Сьенаге во имя любви к Господу, он призывает прихожан к войне с Картахеной.

– Мы тоже против тирании Картахены, – сказал сеньор Молинарес.

– Это я знаю, – ответил он. – Любой колумбиец – для вас вражеская страна.

Еще когда он был на вилле Соледад, генерал просил Монтилью прислать ему какое-нибудь небольшое судно, чтобы избавиться от разлития желчи с помощью качки. Монтилья медлил, так как дон Хоакин де Мьер, испанский республиканец, компаньон коммодора Эльберса, обещал предоставить один из пароходов, ходивших по реке Магдалене. Но обещание оказалось невыполненным, и в середине ноября Монтилья прислал английское торговое судно – в Санта-Марту оно пришло неожиданно. Как только генерал узнал о прибытии судна, то сразу же дал понять, что будет рад воспользоваться возможностью уехать из страны. «Я решил ехать куда угодно, чтобы не умереть здесь», – сказал он. Его охватило ощущение: Камилла ждет его на балконе, уставленном цветами, вглядываясь в морской горизонт; и он вздохнул:

– На Ямайке меня любят.

Он велел Хосе Паласиосу собирать багаж и допоздна пытался найти какие-то документы, которые собирался взять с собой во что бы то ни стало. Он так устал, что беспробудно проспал три часа. На рассвете, едва очнувшись от сна, он услышал: Хосе Паласиос бормочет жития святых.

– Мне снилось, что я в Санта-Марте, – сказал генерал. – Город чистый, дома белые и одинаковые, но гора загораживает море.

– Значит, это была не Санта-Марта, – сказал Хосе Паласиос. – Это был Каракас.

Генерал толковал сон так, что выходило: они не поедут на Ямайку. Фернандо был в порту с раннего утра, проверял перед отплытием каждую мелочь, а по возвращении в дом увидел: дядя диктует Вильсону письмо – просит Урданету прислать ему новый паспорт, чтобы уехать из страны, поскольку тот, который был выдан прежним правительством, недействителен. Таково было единственное объяснение, почему путешествие отложено.

Однако все были уверены, что истинной причиной послужили известия, полученные им сегодня утром, о военных операциях в Риоаче, известия эти были еще хуже прежних. Отечество распадалось на куски на всем пространстве от одного океана до другого, призрак гражданской войны утверждался на его развалинах, и ничто так не мучило генерала, как перспектива оставить армию в беде. «Нет такой жертвы, на которую мы бы не пошли, чтобы спасти Риоачу», – сказал он. Доктор Кастельбондо был озабочен словами генерала больше, чем его неизлечимыми болезнями, и был единственным человеком, который умел сказать ему правду, не причинив боли.

– Весь мир разваливается на глазах, а вы говорите только о Риоаче, – сказал он генералу. – В Риоаче никогда и не мечтали о такой чести.

Ответ последовал незамедлительно:

– От Риоачи зависит судьба всего нашего мира. Он действительно в это верил и не мог скрыть тревоги, потому что хоть его войска и приготовились к взятию Маракайбо, однако никогда не были так далеки от победы, как теперь. И по мере того, как приближался декабрь с его топазовыми вечерами, генерал все более опасался, что они не только потеряют Риоачу и, возможно, весь округ, но что Венесуэла предпримет вторжение в Новую Гранаду, чтобы сровнять с землей останки его мечтаний.

Погода начала меняться, и вместо гнетущего бесконечного дождя открылось прозрачное небо, усеянное звездами. Генерал лежал в гамаке, чуждый волшебству природы, глубоко ушедший в себя, иногда он играл в карты, нимало не интересуясь исходом игры. Однажды морской бриз, наполненный ароматом роз, выхватил карты у него из рук и сдвинул оконные задвижки. Сеньора Молинарес, понявшая, что это раннее предвестие зимы, воскликнула: «Декабрь!» Вильсон и Хосе Лауренсио Сильва поспешили, пока в дом не ворвались сквозняки, закрыть окна. Но генерал, с головой уйдя в себя, даже не пошевелился.

– Уже декабрь, а мы все топчемся на месте, – сказал он. – Недаром говорится: лучше, если в армии никчемные сержанты, чем никчемные генералы.

Он продолжал играть, но потом неожиданно отложил карты в сторону и сказал Хосе Лауренсио Сильве, чтобы тот готовился в дорогу. Полковник Вильсон, который накануне вторично сгрузил свой багаж с корабля, растерялся.

– Корабль уже ушел, – сказал он.

Генералу это было известно. «Этот нам был ни к чему, – сказал он. – Надо плыть на Риоачу, посмотрим, собираются ли наши хваленые генералы в конце концов выиграть». Прежде чем выйти из-за стола, он решил как-то оправдаться перед хозяевами дома.

– Речь идет даже не о войне, – сказал он им. – Это вопрос чести.

Так и получилось, что в восемь утра первого декабря он погрузился на бригантину «Мануэль», которую сеньор Хоакин де Мьер предоставил в его распоряжение для осуществления задуманных планов: вылечить желчный пузырь с помощью качки, ослабить влияние святого Петра Александрийского, испытывающего его многими болезнями и горестями без счета, и следовать до Риоачи, чтобы попытаться еще раз объединить Америку. Генерал Мариано Монтилья, прибывший на борт бригантины с генералом Хосе Мария Карреньо, добился того, чтобы судно сопровождал фрегат «Грампус» из Соединенных Штатов, у которого, кроме хорошего артиллерийского оснащения, был и хороший врач: его звали доктор Найт. Однако когда Монтилья увидел, в каком плачевном состоянии генерал находится, то решил не только выслушать суждения доктора Найта, но также и посоветоваться с личным врачом генерала.

– Я вовсе не уверен, вынесет ли он это путешествие, – сказал доктор Кастельбондо, – но пусть едет: все что угодно лучше, чем жить так.

Теплая, зловонная вода в морских каналах Сьенага-Гранде была почти неподвижна, и они вышли в открытое море благодаря первым северным пассатам, которые в том году, необыкновенно мягкие, начались раньше обычного. Бригантина была в отличном состоянии, чистая и удобная, со специальной каютой для генерала, и, раздув паруса, она весело понеслась по морю.