Дэвид не отступал.

— Говорят, кое-кто хорошо вас знал как предателя. Это ложь? Или это правда? Вы именно поэтому так упорно молчите все последние дни? К чему вся эта загадочность? Чего вы стыдитесь?

Хосе продолжал сидеть неподвижно, держа на коленях тарелку. Потом поднял на Дэвида водянистые глаза. И их напряженный, страдальческий взгляд заставил Дэвида вздрогнуть; с ним случилось нечто ужасное, или, может быть, Хосе совершил что-то непоправимое?

— Хосе?..

— Это… потому, что… — Его губы побледнели, став почти бесцветными, лицо выглядело серым, как утренний туман над рекой. — Все это правда. Кое-что случилось в Гюрсе.

— Вы были заключенным вместе с моим дедом?

Хосе раскачивался взад-вперед на отсыревшем деревянном стуле.

Дэвид предпринял еще одну попытку:

— Вы сидели в лагере вместе с моим дедом?

— Да.

— Но, Хосе… почему вы сразу не рассказали нам об этом?

— Из-за… много из-за чего. Из-за того, что случилось. Я не могу никому доверять. Когда вам известны такие тайны, как мне, тайны, которые я узнал в Гюрсе, вы понимаете, что следует быть очень осторожным. Всегда, — он скорбно посмотрел на Дэвида. — И тем не менее… Когда я в тот день увидел твое лицо, когда ты пришел ко мне в дом… я вспомнил старого друга Мартинеса, и мне захотелось, чтобы ты узнал всю правду, насколько я в силах был рискнуть… — Старик то и дело вздыхал. — Я чувствовал: ты заслуживаешь того, чтобы узнать, кем был твой дед. Баском. Но ты тоже нуждался в защите.

— От Мигеля?

— От Мигеля. И от многих подобных ему. Но в особенности от Мигеля.

— Это он убил моих родителей?

В гостиной хорошо был слышен шум дождя, заливавшего дом снаружи.

— Да…

Этот ответ как будто выдернул что-то из Хосе, и он содрогнулся всем телом, закрыв глаза. А потом чуть повернул голову и уставился в разбитое окно через плечо Дэвида. Мартинес резко оглянулся, мгновенно преисполнившись тревоги… вроде бы в лесу за садом мелькнула чья-то тень?..

Но из-за дождя трудно было что-либо рассмотреть; может быть, в лесу просто бродил pottok, маленькая дикая лошадка, ищущая только ей известные тропинки… но Дэвиду уже начало казаться, что там, совсем рядом, — Мигель. Что это он подкрадывается к дому, о чем-то перешептываясь со своими сообщниками, а дождь стучит по капоту его красной машины, когда Волк вскидывает пистолет…

Нет; это было невозможно. Никто не знал об этом тайном убежище. Никто не знал, что они отправились в Кампань, не говоря уж о том, что кто-то мог бы знать о том, что за рекой был каготерий… Да и сам дом стоял слишком уединенно; он был так хорошо скрыт за стеной елей, и его можно было обнаружить, только лишь если уткнуться лбом в древнюю каменную перемычку над дверью, с грубо вырезанной в граните гусиной лапкой.

Но тут возникал другой вопрос: а откуда сам Хосе узнал об этом доме? Это ведь было древнее убежище каготов, а не басков. Как мог Хосе Гаровильо очутиться здесь?

И тут Дэвида окатило холодом от нового предположения, сжавшего когтями его мозг: если о доме узнал Хосе, почему не мог узнать Мигель?

Мартинес наклонился вперед. Дальнейший разговор требовал большей настойчивости. Возможно, даже некоторой угрозы.

— Хосе, Мигель знает об этом доме?

— Нет. Я никогда не говорил ему о нем, нет. Если бы он знал, меня бы здесь не было! Однажды я понял, что мне может понадобиться сбежать от него, что мне будет необходимо иметь какое-то место, где можно спрятаться, когда он начнет охоту на меня… или полиция.

— Но вы-то сами как узнали о тайном доме каготов?

Хосе быстро сунул ложку крошечных мальков угря в рот и сжал побелевшие губы.

Дэвид схватил его за другую руку. И сильно сжал ее.

— Рассказывайте! Что случилось в Гюрсе? Из-за чего Мигель убил моих родителей?

Старик скривился от боли. Дэвид еще крепче стиснул его руку. Хосе, перекосившись, выдавил из себя ответ:

— Из-за того, что они чуть не узнали.

— Вы говорите о том, что произошло в Гюрсе? О вашем предательстве?

— Да.

Дэвид только теперь заметил — с нахлынувшим на него презрением, смешанным с жалостью, — что Хосе плачет. Две-три слезинки ползли вниз по морщинистым щекам, когда Гаровильо объяснял:

— Да, я кое-что сделал в Гюрсе. Там такое творилось… Мигель не хотел, чтобы об этом узнали люди…

— Хосе, что именно вы сделали?!

Старик что-то пробормотал; Дэвид наклонился ближе к нему, не расслышав. Хосе повторил:

— Они нас пытали, мучили. Ты не должен забывать: они нас пытали…

— Кто?

— Евгений Фишер…

Дэвид покачал головой.

— Я уже слышал о нем мельком, от бабушки Элоизы. Кто это такой?

— Нацистский врач.

— И что он делал?

Дэвида охватило странное горьковатое возбуждение; он чувствовал, что приближается к трагической сути всей этой тайны. Но при этом он далеко не был уверен, что ему так уж хочется знать ответ; и все равно он хотел его услышать, хотел как никогда.

— Что они там делали? Хосе! Как именно они вас пытали?

— Они нас исследовали. Множество анализов крови. И волос, и… и крови. Исследовали кровь.

— А еще что?

— Там были и другие доктора. А потом появились и католики, много священников. — Хосе дрожал. Он дрожал, как дрожат под холодным горным дождем листья старого дуба…

— И что делали эти священники?

— Они нас жгли. Некоторых из нас. Убивали.

— Но зачем они этим занимались?

Хосе сунул в рот еще немножко уже остывающих маслянистых мальков. А потом сказал:

— Они думали, что мы не люди; они думали, что нас просто необходимо изучать, как змей. Чтобы мы умирали, как язычники или как колдуны… Чтобы они могли завершить свои исследования нашей крови… Евгений Фишер мог передать этим священникам и убийцам еще кого-то из нас… — Хосе в отчаянии взмахнул рукой. — Они нас забирали, они нас сжигали… многих, очень многих. В болоте на краю лагеря.

— Но зачем они так вас терзали? — спросил Дэвид. — Что это было, нечто вроде сожжения ведьм? Как в Сугаррамурди? Когда на костры отправляли басков?

Хосе посмотрел на Дэвида с бесконечной печалью и ответил:

— Нет.

Плечи Мартинеса огорченно обвисли. Тайна продолжала от него ускользать.

Но теперь он разозлился. Разозлился на себя, за то, что никак не мог во всем разобраться, разозлился на деда. Но больше всего Дэвид злился на Хосе. Этот старик мог рассказать и объяснить ему все, разогнать туман, поймать, наконец, дикую лошадку истины. Хосе обязан был исповедаться. Дэвид должен был добраться до сути.