Ветер встряхнул пыльные стекла окон.

— Да, да, это так. — Хосе поморщился. — Но тут есть и еще кое-что… Давидо.

— Мой дед, вы его имеете в виду? — Дэвид чувствовал, что вопрос висит в воздухе, как сырость в доме. Возвращение прошлого. Призрак, который необходимо изгнать. — Расскажите мне, Хосе. Мой дед… он тоже был коллаборационистом? Сотрудничал с немцами?

— Нет! — Ответ прозвучал почти яростно. — И не думай такого! Твой дед был хорошим человеком. Нет… я имел в виду Мигеля.

— Но в чем дело?

— В моем сыне есть нечто странное и пугающее. Ты должен быть очень осторожен. Иногда я даже думал о том, чтобы самому убить его. Потому что он убивает меня… постоянно. И убьет однажды.

— Почему?

— Так уж он создан. Господом. Мой сын… дурной крови. Так ведь говорят? И все равно я его люблю. Он ведь мой сын. Не забывай, я уже очень стар, мне уже казалось, что у меня никогда не будет детей, но потом молодая Фермина… мы зачали ребенка. Сына. Мы были так счастливы. Ena semea…[47]

Глаза старика вспыхнули, впервые за много дней; но тут же они снова погасли, утонув во тьме.

— Но когда он подрос… мы поняли, что он унаследовал все худшее от каготов. Самое худшее. Но он большой, и сильный, и умный. И у него есть друзья, помощники. Могущественные люди, тебе этого просто не понять. Общество.

— Что за общество?

— Нет. Я не могу сказать. Довольно. Пожалуйста… — Из глаз Хосе градом катились слезы. — Позволь мне скрыть этот последний позор. — Хосе стер с губ масло, оставшееся после мальков. — Я и так уже сказал тебе слишком много. Слишком много, слишком поздно. Если я скажу больше, тебе просто не позволят остаться в живых. Потому что тайна, которую охраняет Мигель, касается не только меня, его и каготов. Все гораздо глубже, Дэвид, и это так ужасно и опасно для всех нас, для всего la humanidad[48]. Тайна, которая убьет тебя, и если не Мигель это сделает, так кто-то другой. Его друзья. Общество. Кто угодно, — старик пристально посмотрел на Дэвида. — Ты понимаешь? Я тебе жизнь спасаю, не рассказывая большего!

Все, что сейчас услышал Дэвид, поставило его в тупик. Это было дико и странно. Он сидел в сумеречной сырости, пытаясь разобраться во всем. Дождь продолжал колотить по крыше. Сквозь окна Мартинес видел туман, изгоняемый из леса ливнем; клубы тумана сползали вниз по склонам, чтобы влиться в быстро мчащиеся воды Адура.

Дэвид предпринял еще одну попытку, задал еще один вопрос. Но Хосе был решительно недоступен. Похоже, с него было более чем довольно.

Тишина. Молчание.

Дэвида охватило сильнейшее разочарование, он ведь хотел спросить еще о многом. О смерти своих родителей. О том, откуда взялись деньги. Было ли это как-то связано с холокостом? Что за тайна могла быть настолько ужасной, что означала собой неминуемую смерть? Но он не собирался задавать все эти вопросы; по крайней мере, прямо сейчас.

Дверь внезапно распахнулась; это была Фермина. Она пылала гневом, она кричала на Хосе, ее браслеты громко звенели, она просто била мужа словами.

Ее яростный монолог произносился на баскском и испанском, но его смысл был понятен; Фермина допытывалась у Хосе, что именно он рассказал Дэвиду. Она обзывала его дураком. Она хотела знать, какие тайны он выдал чужаку.

А потом прямо на глазах у Дэвида молодая жена шагнула вперед и влепила пощечину старому мужу — с невыразимым презрением.

Хосе съежился, но даже не подумал как-то уклониться от удара.

Дэвид был просто парализован этой отвратительной сценой. Он смотрел, онемев и окаменев, как Фермина еще дважды ударила Хосе, а потом схватила мужа за тонкую старую руку и рывком подняла на ноги и потащила из комнаты, как непослушного младенца. Дверь за ними захлопнулась. Заскрипели ступени лестницы.

Оставшись один в самом сердце дома каготов, Дэвид услышал, как где-то наверху хлопнула другая дверь. Все здание содрогнулось в ответ; пропитанная влагой паутина, свисавшая с карнизов над окнами, задрожала, в комнате закружилась пыль…

Свет казался каким-то болезненным. Саймон встал и, подойдя к окну, раздвинул занавески. Ему открылась картина относительно спокойного дорожного движения середины утра. Поправив часы на запястье, Куинн проверил время. Было около одиннадцати утра; после долгих ночных мучений он, судя по всему, наконец-то заснул.

Тишина внизу подсказала ему, что Сьюзи и его сын уже ушли. Он, должно быть, проспал все: и как она готовила завтрак и одевала Коннора, и как увезла его в детский сад, прежде чем отправиться на свою смену в госпитале.

Саймон почувствовал, как на него снова нахлынули страх и чувство вины. Снова. Те же самые чувства терзали его всю ночь, всю неделю. Может быть, он никогда уже не сможет нормально спать? Без порции спиртного. Без множества порций спиртного. Он был напуган и не находил себе места. И еще ему было очень, очень скучно. После убийства Фазакерли редактор «Телеграф» отстранил Саймона от этой темы, потому что все становилось уж слишком неприятным. «А что, если они теперь придут за тобой, Саймон? Что, если твои статьи провоцируют убийцу?»

Стоя в одиночестве у окна, журналист смотрел на машины, катящие мимо. Один из автомобилей рванулся вперед, явно рассчитывая проскочить перекресток до смены сигналов светофора, потом резко остановился, взвизгнув тормозами. Саймон испытал привычный всплеск родительского гнева — тормози вовремя, ублюдок! У меня маленький сын… И тут же снова его укололо: а что на самом деле может грозить его сыну? На самом деле? Кого могла заинтересовать его юная жизнь? Кто привел смерть и увечья так близко к его дому?

Он. Отец. Амбициозный карьерист. Он.

Саймон понимал, что сильно рисковал. И сейчас ему хотелось выпить куда сильнее, чем много лет подряд. Он рисковал своей трезвостью, завоеванной с таким трудом. Но что ему было делать? Он не имел ни малейшего желания отправляться на сборища анонимных алкоголиков. Просто ему было скучно, он был напуган, он чувствовал себя виноватым.

Войдя в ванную комнату, Саймон принял очень горячий душ, почистил зубы, что-то натянул на себя, не глядя, и вернулся в спальню, чувствуя себя лишь ненамного лучше.

Может быть, это была не его ошибка.

Конечно, это была его ошибка.

Может быть, это вообще была не его ошибка…

Открыв ноутбук и выйдя в Сеть, Саймон снова просмотрел электронные письма от Томаски и Сандерсона, рассуждавших о смерти Фазакерли, о странном ряде событий и их последствиях.

Через несколько мгновений после того, как он обнаружил профессора, сваренного в его же собственной лабораторной печи, туда ворвались полицейские, вызванные Саймоном. Они быстро выставили за дверь что-то бессвязно бормочущего журналиста, потом опрашивали его, успокаивали, снова опрашивали; даже в последующие дни дважды предоставляли ему бесплатного психолога, специалиста по такого рода травмам…