Столетием-другим спустя развитие оппозиции эллинов и варваров достигает большой остроты. У Гераклита (рубеж VI-V вв.) встречаем характерный пассаж: «Глаза и уши — плохие свидетели у людей, имеющих варварские души (βαρβάρους ψυχάς) (Heracl. ар. Sext. Emp, VII, 128 = DK 22 [12] В 107, пер. A. Ф. Лосева). Здесь понятие варварского употреблено в переносном смысле, но это-то и показательно. Самая метафоричность использованного Гераклитом, этим ранним идеологом полиса, образа «варварские души» предполагает большое реальное основание, широкий спектр социокультурного, по сути классического, восприятия и трактовки мира негреческого, неполисного, стало быть, по меркам античности, не равняющегося на разум, нецивилизованного, как мира варварского.

Завершая этот экскурс, попытаемся определить те главные импульсы, которые обусловили развитие первоначального простейшего, очевидно, по языковому признаку обособления греков от их соседей в исполненную широкого социально-политического и культурного смысла оппозицию эллинов и варваров. Как нам представляется, таких импульсов в век архаики было три.

Во-первых, рано осознанный греками собственный особенный культурный потенциал, диктовавший отношение превосходства ко всему негреческому. Этот потенциал складывается из микенского наследия и нового, найденного к началу архаики, прогрессивного пути развития. Отражение этого раннего ощущения превосходства мы, естественно, находим у Гомера, стоящего в преддверии новой эпохи.

Во-вторых, колонизационная практика, усугубившая это отношение греков к негрекам (карийцам, сикулам, фракийцам), как это видно, в частности, у Архилоха применительно к фракийцам.

Наконец, начавшаяся в последний век архаики общая конфронтация греков с практически единым миром варваров, объединенным под властью персидских царей Ахеменидов. Наверное, не случайно, что с характерным уничижительным перетолкованием понятия варварского, выдававшим глубинную духовную оппозицию, мы сталкиваемся именно у Гераклита, современника этой конфронтации.

Отметив важное исходное значение первоначальной законодательной реформы, продолжим обзор интересующего нас исторического переворота и перейдем к характеристике двух других важных явлений, с которыми конкретно был связан для греков переход на античный путь развития, — колонизации и тирании. В самом деле, в зависимости от степени социальной напряженности, а вместе с тем и готовности общества разрешать назревавшие конфликты преимущественно в духе рационального компромисса или, наоборот, путем вооруженной борьбы, дальнейшее развитие, дальнейшее преодоление трудностей, встававших на пути формирующегося у греков полисного строя жизни, могло реализовываться двумя различными способами: вынужденным, но более или менее общественно согласованным и организованным выселением за пределы отечества части населения, недовольной своим положением на родине, или же открытым столкновением приниженных и недовольных социальных групп, в первую очередь демоса, с господствующим слоем знати, следствием чего нередко было установление тиранических режимов. И как колонизация явилась форсированным методом разрешения социально-экономических проблем, так тирания фактически (на свой лад) становилась таким же методом разрешения проблем социально-политических.

Начать естественно будет с колонизации, поскольку она была своеобразной формой продолжения открытой первичным законодательством политики рационального устроения гражданских дел. Наука нового времени много уже сделала для прояснения процесса колонизации в эпоху формирования у греков полисного строя.[239] Как справедливо теперь полагают, причину этого явления надо искать не в одном каком-то исключительном моменте, аграрном, торговом или социально-политическом, а в сложном сплетении различных, но взаимодействовавших факторов, порожденных социальной действительностью архаической Греции. Тем не менее заглавным моментом, несомненно, было относительное перенаселение, созданное нехваткой земли — этого главного в ту пору производственного основания — в условиях резкого роста народонаселения, при сохранении примитивных, сугубо экстенсивных форм хозяйствования. Именно это обстоятельство справедливо подчеркивал и К. Маркс (а заметке «Вынужденная эмиграция», опубликованной в 1853 г.): «В древних государствах, в Греции и Риме, вынужденная эмиграция, принимавшая форму периодического основания колоний, составляла постоянное звено общественного строя. Вся система этих государств основывалась на определенном ограничении численности населения, пределы которой нельзя было превысить, не подвергая опасности самих условий существования античной цивилизации. Но почему это было так? Потому что этим государствам было совершенно неизвестно применение науки в области материального производства. Чтобы сохранить свою цивилизацию, их граждане должны были оставаться немногочисленными, В противном случае им грозило подчинение игу того изнурительного физического труда, который превращал тогда свободного гражданина в раба. Недостаточное развитие производительных сил ставило права гражданства в зависимость от определенного количественного соотношения, которое нельзя было нарушать. Единственным спасением была вынужденная эмиграция».[240]