Если бы дело ограничивалось у С. А. Жебелева оговоркою насчет выгод, которые извлекали для себя из контактов с греками верхи туземного населения, то с этим можно было бы согласиться. Однако изложенное им мнение клонило именно к принципиальному пересмотру прежнего взгляда на греческую колонизацию как на явление по существу разбойного характера. С этим нелегко было согласиться, и показательно, что несколько позже К. М. Колобова, хотя и с оговоркою относительно зависимости колонизационной инициативы греков от возможности конструктивного взаимодействия (в частности, торгового обмена) с местным населением, а следовательно, и от уровня развития последнего, все же вернулась к общей оценке греческой колонизации как явления по сути дела империалистского. Указывая, что «колонизационная экспансия является характерным и составным элементом развития рабовладельческого строя», она вполне справедливо усматривала природу этого явления в характере самого (античного) рабовладельческого общества: «Развитие за счет периферии характерно для всех рабовладельческих обществ. Прежде всего оно обусловлено необходимостью (при развитом рабовладении) приобретать рабов вне территории своего полиса, а на определенной стадии развития греческих полисов —и вне Греции».[248]

Тем не менее недавно взгляд, обнаружившийся уже у С. А. Жебелева, вновь был поддержан В. П. Яйленко, который, опираясь главным образом на археологический материал, развил этот взгляд до крайней степени.[249] Указывая на вовлечение туземных элементов в экономическую деятельность греческих колоний, отрицая при этом порабощение греками туземцев, да и вообще какое бы то ни было насилие греческих колонистов над местным населением, В. П. Яйленко считает возможным говорить о «трудовой кооперации» и «мирной конвергенции» греческого и туземного миров. «Результаты археологических исследований в Великой Греции и Нижнем Побужье, — пишет он, — показывают, что в экономическую деятельность греческих колоний широко вовлекались туземные элементы. При этом необязательно надо стремиться. повсюду видеть порабощение туземцев греками: твердых доказательств порабощения местных элементов в греческих колониях до конца VI в. у нас нет».[250]

И ниже он продолжает: «Одним из наиболее продуктивных, если не основным, вариантом экономического взаимодействия между греческим колониальным и туземным мирами была добровольная трудовая кооперация. Повсюду более высокий сравнительно с туземным уровень жизни в греческих колониях привлекал местные элементы. Архаическое греческое общество еще не знало противопоставления эллин—варвар, и это облегчало взаимодействие обоих миров. Трудовое участие туземцев в экономической деятельности греческих колоний предоставляло и им более высокий жизненный стандарт. Такая экономическая заинтересованность местных элементов в трудовой деятельности на полях и в мастерских греков в сочетании с потребностью греческих колоний в трудовых ресурсах и породила возникновение сельских поселений со смешанным населением, проникновение туземцев в греческие поселения и греков в туземные, а в конечном счете материальное и культурное сближение греческого и туземного миров».[251]

На каком основании делаются такие далеко идущие выводы? На что ссылается В. П. Яйленко? На результаты археологических исследований в Великой Греции и Нижнем Побужье, на возникновение кое-где поселений со смешанным населением (в расчет могут идти жившие по соседству с Ольвией каллипиды, или эллино-скифы, Геродота [IV, 17] и миксэллины ольвийского декрета в честь Протогена [IOSPE, I[252], № 32, В 16-17]), но более всего на сицилийский материал. Однако археологические данные, не подкрепленные соответствующими письменными свидетельствами, могут допускать самое различное истолкование и, во всяком случае, не являются надежным источником для суждения об этно-социальных отношениях. Равным образом не имеет решающего значения и ссылка (кстати, использованная уже С. А. Жебелевым) на смешение греков с туземцами: такое смешение является обычным спутником этнических контактов, но не может служить показателем их характера (ср., например, наличие в Спарте категории мофаков, происходивших от сожительства спартиатов с илотками). Что же касается сицилийского материала, то он истолкован В. П. Яйленко отнюдь не лучшим образом: за переложением тенденциозных (или тенденциозно толкуемых) выводов некоторых современных археологов[253] он проглядывает красноречивые указания античной традиции, которые в массе своей совершенно опровергают развитый им взгляд.

В самом деле, начнем с того, что нам известно об утверждении греков в Сицилии. В трех случаях из четырех, когда традиция фиксирует внимание на первоначальных контактах греческих переселенцев с туземцами, речь идет о насильственном изгнании последних с мест их обитания: Архий основал Сиракузы, «прежде всего прогнав сикулов (Σικελούς έξελάσας) с острова», т. е. с Ортигии, где греки и обосновались в первую очередь (Thuc., VI, 3, 2); халкидяне с Фуклом во главе, двинувшись из Наксоса, основали Леонтины, «войной прогнав оттуда сикулов (πολεμώ τούς Σικελούς έξελάσανχες)» (ibid., VI, 3, 3); ойкист Гелы Антифем утвердился с товарищами в новых владениях, «разорив (πορΌήσας) городок сиканов Омфаку» (Paus. VIII, 46, 2). И только в одном случае сообщается, что греческие колонисты обосновались при содействии туземцев: это были переселенцы из Мегар, которым после первых их мытарств удалось заручиться поддержкою сикульского царька Гиблона и на его земле и под его руководством основать городок Мегары Гиблейские (см.: Thuc. VI, 4, 1). Но в данном случае «конструктивное сотрудничество» греческих колонистов с туземным правителем объяснялось, несомненно, только лишь их ослабленностью; там, где они чувствовали себя сильными, они и действовали вполне однозначно — путем насилия, не оставлявшего места для сотрудничества.