— Вот как? Вы только сейчас вспомнили, господин Элир?

— Меня по голове ударили, ваша честь. Не помнил — не помнил, и — раз! И вспомнил. Если вы сообщите обо мне ролфийскому послу…

— Вот еще! С какой это стати? — хрюкнул Бэрисс.

Все он понимал. Идбер два десятка лет живет и дышит только так, как угодно Его Священной Особе. Заявление шурианского разбойника резко меняло дело. К сожалению.

— По закону!

Терпение судьи, жестоко подточенное насморком, рухнуло, словно трехсотлетний дуб от удара молнии.

— Ха! По закону ты, мерзопакостный гад, через полчаса станешь духом. Полюбуешься заодно на себя со стороны. Жаль, что отменен закон, по которому голову грабителя на кол насаживали и выставляли за городские стены. Нынче у нас человечность и профилактика заразных хворей, а то бы я каждый день ездил любоваться твоей башкой.

Шуриа оскалился и зашипел в ответ.

— Приведите приговор в исполнение, — заорал окончательно вышедший из себя Бэрисс. — Незамедлительно! Прямо сейчас!

Осужденного сшибли с ног и уволокли прочь.

— Никак невозможно, Ваша честь… — робко молвил секретарь, в чьи обязанности входило блюсти правила отправления казней вне зависимости от настроений судьи. — Осмелюсь напомнить, но существует циркуляр о строжайшей очередности за номером семьсот сорок…

— Заткнитесь, Валь! Просто закрой рот и помолчи ровно пять минут.

Все это время стены суда тряслись от трубного сморкания судьи.

* * *

Муки душевные, они, как известно, гораздо болезненнее, чем страдания тела. К тому же на шуриа все заживает, как на… шуриа. Как ни ныло у Джэйффа простреленное плечо, но по ночам не спалось совсем по другой причине. Позорно рилиндару быть схваченным какими-то паршивыми ищейками, стыдно очутиться в тюрьме скованным по рукам и ногам и непростительно при опасности лишиться головы сразу же взывать к имени Вилдайра Эмриса. Шуриа просит защиты у ролфийской короны! Позорище и посмешище. Духи, населяющие веймсскую Окружную тюрьму, без устали потешались над пленным рилиндаром, пользуясь редким случаем уязвить злым словом живого, пока еще живого шуриа. До остальных-то ведь не докричишься, а видящие незримый тонкий мир дети Шиларджи — редкие гости в конфедератских темницах.

Особо настойчив оказался дух разбойника-полукровки, обитающего в этих стенах с первого дня.

«Ага! Попался! Попался! Так тебе и надо, змей!» — верещал тот, подпрыгивая на месте и гримасничая.

Костюмчик на призраке выдавал в нем пирата двухсотлетней давности, когда море Кэринси кишмя кишело лихими охотниками до чужого добра. У Джэйффа тоже когда-то имелся почти такой же парчовый камзольчик, только менее облезлый. Эх, было время!

«Это ты попался, удавленный пес. А насчет меня еще Мать Шиларджи надвое сказала. Пока голова не в корзине — все может измениться», — не сдавался Элир.

«Надо же, какой ты жизнелюбец! А машинка-то работает отменно. Чик! И присоединишься к нашей веселой компании», — посулил дух.

«Вот еще!»

Главоусекательный агрегат и в самом деле не стоял без дела. Джэйфф имел возможность наблюдать за всеми подробностями отправления идберранского правосудия собственными глазами, поражаясь попутно столь полному отсутствию фантазии у изобретателей пресловутого механизма и пользователей. Какая тоска! Казнь — это же событие! Где барабанный бой, где ужасающего вида палач, где кровь и мрачное торжество справедливости? Разве смерть не заслуживает уважения? И какое право имеют люди превращать грозное действо в унылую повинность?

Из суда его вернули уже не в камеру, а прямиком в «зверинец» — клетку с решеткой, выходящей на внутренний двор тюрьмы, где исполнялся приговор. На счастье неудачливого грабителя банков, «зверинец» был переполнен. Узникам пришлось стоять, прижавшись друг другу, как сельди в бочке — ни присесть, ни тем паче прилечь. К вечеру многие вслух жалели, что оказались в конце очереди. Кроме Джэйффа. Тот пребывал в полнейшем отчаянии.

«Что — страшно стало? — нашептывал зловредный призрак повешенного пирата. — Рилиндару жалко буйной головушки?»

«Угу. Страшно обидно», — признался Элир.

Столько лет сражаться с ролфи, ни разу не попасться карательным отрядам, выжить на Шанте, дождаться освобождения от Проклятья и в итоге попасться на вульгарном грабеже. Хорошо! Пусть так. Раз попался, значит, сам виноват. Но добро б казнили хоть по-человечески — красиво и драматично. Так нет же! Вместо высокого эшафота, вместо жестокой и величественной смерти на костре, как сделали бы с ним ролфи после не менее жестоких пыток, приходится стоять в очереди на экзекуцию, точно в бакалейной лавке за маслом, толкаясь локтями. Тьфу! Позор! И не будь Джэйфф скован цепями по рукам и ногам, видит Шиларджи, руки бы на себя наложил от стыда. За ночь он успел многажды в лицах представить, как его волокут по дворику, словно напакостившую псину, мешком бросают на ложе и очередной многолетний обитатель долговой ямы равнодушно жмет на рычаг. И нет в помине толпы ликующих и проклинающих зевак, никто не бросит гнилым яблоком и не плюнет вслед, герольд не сорвется на брань. И лихие сотоварищи не отомстят за твою смерть, прекрасно зная, что твой дух обязательно увидит, как умирают еще недавно ликовавшие враги, как горят их дома.

Как, скажите на милость, присоединиться к сонму шурианских душ с таким постыдным последним мигом? Засмеют ведь.

Встречая утренний «змеиный» час, Джэйфф почти плакал от жалости к себе. И даже призраки казненных злодеев ему искренне сочувствовали — печально ухали, гремели прозрачными цепями и грозили кулаками в сторону палаческой машины. Ну, горе у человека, его последней радости лишили подлые конфедератские торгаши — красиво сдохнуть достойной последнего рилиндара смертью. Обидно, да?

«Еще одно трижды проклятое утро. Хоть бы Локка скогтила эти гребаные колокола!»

Ее превосходительство госпожа полковник эрна Хайнри, волей Е.С.О. Вилдайра Эмриса уполномоченная посланница Верховного Кабинета в Республике Идбер, первый заместитель его высокопревосходительства посла по вопросам интеграции и умиротворения, Гончая Собственной Канцелярии, и прочая, и прочая, а попросту говоря — глава идберранского сектора, атташе и резидент в одном лице, мрачно растирала правый висок. В чуткие ролфийские уши, несмотря на плотно закрытые окна, назойливо ввинчивались утренние голоса Вэймса: ржание лошадей и стук копыт, крики разносчиков и вопли чаек, дальний залп, возвестивший о прибытии в гавань очередного судна, рев фабричного гудка, а пуще всего — перезвон знаменитых вэймских колоколов на звонницах многочисленных молелен. Идберранцы всегда слыли наипрактичнейшими из конфедератов. Даже когда неаппетитная сущность Предвечного, божества, которому столько веков поклонялись на материке, стала очевидна, граждане Идбера предпочли не ссориться ни с одним из небожителей. И попросту принялись почитать сразу всех возможных обитателей небесных чертогов. Даже шурианских духов умудрились включить в этот безумный пантеон, надо же! В любой другой стране такая широта верований обернулась бы религиозной войной, но только не в Идбере. Истинным божеством идберранцев, как и прежде, оставался полновесный золотой оули, для прочих же высших существ обитатели Вэймса, так и быть, делали исключение. Под высокими сводами Всеобщего Храма, будто в портовой гостинице, поселили всех: ролфийские рунные камни мирно соседствовали с диллайнскими алтарями, и даже шурианских духов идберранские гражданские тивы попытались изобразить и пристроили рядышком. Надо ли говорить, что при таком обилии божеств и прочих объектов поклонения жители Вэймса усердно справляли все религиозные праздники? Так вот они справляли. Воистину, в столице Идбера ни один из богов не оставался обиженным. Колокола Вэймса исправно прославляли всех.