– Гренвилл, – начал Вир и чуть не поперхнулся своим вдруг оказавшимся неожиданно большим языком.

Вир увидел, что руки Лидии нетерпеливо шарят по одежде с явным намерением сделать то, что начал делать он.

– Не говори ни слова, – почти таким же низким голосом, как у него, произнесла она. – Я начала это. Я беру на себя всю вину или всю ответственность, как тебе больше нравится.

– Гренвилл, ты…

– Я ничего не понимаю и не умею, – продолжила Лидия, не обращая внимания. – Это очевидно. Я должна быть благодарна тебе. Только никак не могу принять это до конца. Сейчас я понимаю, что ты имел в виду вчера ночью, когда говорил о необходимости соответствующего настроения. – Лидия закрыла глаза, затем опять открыла. – Однако ты ничего не говорил о том, что кто-то в такие моменты может желать боли. Это тогда, когда человек понимает, что заслужил наказания, да?

– Черт тебя побери, Гренвилл, только не говори, что я хочу нанести удар по твоему самолюбию. – Слова прозвучали очень громко и резко, и, поняв это, Вир понизил голос. – Пойми ты, ради бога, мы не можем делать это перед входной дверью.

Лидия отстранилась от двери, подобрала узел и направилась в холл.

Вир пошел следом.

– На самом дел ты не так уж хочешь меня, – четко произнес он. – Это просто мимолетное желание. Возбуждение, вызванное близкой опасностью. Тебе не следует подходить ко мне ближе чем на милю. Я оказываю плохое влияние на окружающих. Спроси любого.

– Я отнюдь не святая, – сказала Лидия. – Если бы я была таковой, то не увлеклась бы таким дегенератом, как ты. – Она подкрепила это заявление ударом локтя под ребра. – Уходи. И держись от меня подальше.

Вир остановился и молча посмотрел ей вслед. Шаг. Второй. Точеная фигура с соблазнительными формами и гордо выпрямленной спиной остановилась у кабинета.

Лидия открыла дверь и, не обернувшись, вошла в кабинет.

Дверь закрылась. Растерянный Вир стоял неподвижно. Мысли, как это обычно было в ее присутствии, вращались по кругу и путались. Сейчас они кружились вокруг «кого-то еще» и всей той лжи, которую он наговорил себе. Вопрос был в том, удастся ли отыскать песчинки правды, затерявшиеся в этом царящем в голове беспорядке. При тщательном процеживании груды догадок и подозрений такая песчинка мелькнула, и надо признать, довольно унизительная: совершенно непереносимым для него оказалось возможное появление «кого-то другого».

Из этого следует очень неприятный вывод, но ничего не поделаешь. Так уж ей не повезло, что их пути пересеклись, а еще больше в том, что Лидия сумела задеть его интерес, и теперь…

Нет, он не должен даже думать об этом, потому что, имея за спиной такой груз неблаговидных поступков, такой опыт разврата, он не имел права претендовать на столь великолепный приз.

Но ведь он – последний повеса Мэллори, а это означает, что он беспутный, бессовестный, безответственный и так далее и тому подобное.

Что значит для такого еще одно преступление, если вся жизнь – сплошной грех?

Вир направился к двери кабинета и решительно толкнул ее.

Лидия развязала углы послужившей узлом сорочки и вывалила содержимое на письменный стол.

– Я же сказала, чтобы ты убирался, – приветствовала она его напоминанием. – Если у тебя есть хоть капля здравого смысла…

– У меня его совсем нет, – сказал Вир, закрывая за собой дверь. – Выходи за меня, Гренвилл.

Стоявший в дверях Эйнсвуд весьма напоминал человека, потерпевшего кораблекрушение. Его грязные и безнадежно мятые сюртук, жилет и рубашка были расстегнуты и свисали с плеч, будто лохмотья. Шейный платок он потерял, и распахнутый в виде латинской буквы V ворот рубашки обнажал сильную шею, мощные плечи и мускулистую грудь. Прекрасно сидящие брюки были покрыты пятнами, ботинки ободраны.

– Выходи за меня, – повторил Эйнсвуд, когда Лидия посмотрела ему в лицо. Его глаза были темнее, чем обычно, а напряженные черты лица придавали ему незнакомое отрешенное выражение. Похоже, он сам не понимал, что говорит, и отвечать ему было все равно, что пытаться общаться с дверью.

У Лидии не было абсолютной уверенности в том, что стало причиной появления в его голове мысли о браке, однако предположить было нетрудно: запоздалые укоры совести, неправильно понятое чувство долга или обычное мужское стремление любым способом одержать верх. Скорее всего, определенную роль сыграл каждый из этих факторов, а к образовавшемуся из них коктейлю добавились жалость и еще какие-то неведомые соображения.

Впрочем, вне зависимости от того, в чем Вир сам видел причины своего поступка, Лидия не сомневалась: супружество является формой, утверждающей мужское доминирование, причем безоговорочно поддерживаемое социальными институтами – системой права, церковью и королевской властью. Короче, всеми, кроме самих представительниц угнетаемого пола. Их энтузиазм по отношению к сложившемуся положению дел колебался от сравнительно сильного (у крайне небольшого числа введенных в заблуждение социальными институтами) до практически нулевого (у сумевших освободиться от предрассудков и суеверий). Лидия выбрала место среди последних еще в ранней юности и не собиралась изменять этому выбору.

– Благодарю тебя, – произнесла она холодно и, насколько была способна, твердо, – но брак не для меня.

Вир отошел от двери и встал возле стола напротив Лидии.

– Только не говори, что это связано с какими-то высокими принципами.

– Между тем это действительно так.

– Мне кажется, ты просто не понимаешь, почему женщина не может вести себя так же, как мужчина. Не понимаешь, что ты не можешь просто переспать со мной и забыть про меня. Думаешь, мол, если мужчины так поступают, то почему я не могу, верно?

– Женщины тоже так поступают, – ответствовала Лидия.

– Шлюхи. – Вир присел на край стола и склонился к ней. – Ах да, теперь ты начнешь говорить, что называть поступающих так женщин шлюхами несправедливо. Почему женщин поносят за то, что мужчины делают совершенно безнаказанно, да?

Фактически Лидия действительно так думала и примерно это собиралась сказать. Она посмотрела на него с некоторым опасением. Выражение лица Вира изменилось. И это озадачило ее.

Ощущение неловкости усилилось. До этого момента Лидия могла бы поспорить на любую сумму, ставя на то, что у него нет и малейшего представления о ее мыслях и идеалах. Да его это вообще не интересует. В ее представлении Эйнсвуд разделял женщин исключительно по физической привлекательности, чтобы использовать лучших в этом плане по тому единственному назначению, ради которого они и существуют.

– Хотелось бы знать, почему я являюсь той единственной женщиной, которая должна выйти за тебя замуж, – сказала Лидия, – особенно учитывая то, как ты расплачивался с другими женщинами. С сотнями других женщин.