выдать остроумную, искрометную мысль. Сала отодвинула рисунок в сторону, провела рукой по пустому листу бумаги, словно хотела раскрыть новую главу, и принялась писать.

Три дня спустя у нее на кровати лежала телеграмма. Мопп отправила письмо в офис немецкого информационного агентства.

ПРИЕДУ УТРОМ ТЧК ХАННЕС

«Стой», – думала Сала, пытаясь остановить жизнь. «Стой!» – крикнула она собственному сердцу, когда он вышел из поезда, еще более элегантный и красивый, чем прежде.

– Стойте, господин Рейнхард, – крикнула она Ханнесу вслед и бросилась к нему в объятия, когда он с деланым изумлением обернулся.

– Вы здесь, госпожа Ноль. Что за приятный сюрприз!

Он подбросил шляпу в воздух и поймал ее головой. Его пальцы пробежали по ее вновь отросшим волосам, губы насмешливо улыбнулись. Потом, не успев опомниться, Сала позабыла обо всем вокруг – на мгновение, посреди платформы, они стали единым целым: от вечности к вечности.

На следующее утро он исчез. Сон лопнул. Сала вновь и вновь закрывала глаза, пытаясь уловить его тень. Ханнес снова сбежал. Сала лежала на кровати обнаженная. Положив руки на живот, она вспоминала короткую ночь. Зашла Мопп.

– Сала, вставай, все ждут внизу, сейчас придет главврач.

Она села на край кровати.

– Что случилось?

– Я полная дура.

– Мучает совесть перед твоим врачом?

Сала закрыла глаза.

– Гм. А документы? Твой весельчак сможет чем-то помочь?

– Он обещал, – сказала Сала. Ее пронзила холодная, тяжелая боль. Она долгим взглядом посмотрела на Мопп. Подруга улыбнулась. «Двенадцать мужчин, – подумала Сала, – выпавшие волосы… На что я вообще жалуюсь?»

– Сейчас оденусь, – сказала она.

27

После обеда пришло письмо от Отто. Из-за смерти отчима ему одобрили заявление на отпуск. Дали одну неделю. Сала вспомнила, как четыре года назад, в квартире Лолы и Роберта, она бежала к двери после сообщения Селестины. Через несколько недель после первой ночи с Ханнесом. И вот опять. Они не знали друг о друге. Что от нее хочет судьба? Такие разные мужчины, и все же – словно две стороны одной монеты. Орел или решка? Четыре года от него не было никаких новостей. Как он теперь выглядит?

В своем письме он ничего не написал о войне. Она тоже умолчала о Гюрсе. Да и что о таком напишешь? Лучше всего было бы показать ему маленькую тетрадку с комиксом о Микки-Маусе Хорста Розенталя. Либо ты будешь над этим смеяться, либо поступишь, как мать Мопп. Сала взглянула в окно.

Она пришла на час раньше. Мопп вышла на дежурство вместо нее. Сала уже не могла представить без нее жизни. Лола, Мими, Мопп. В Берлине она таких женщин не встречала. Своенравных, сильных. Сала подумала о матери. И споткнулась, чуть не упав.

– Осторожнее, курица, – со смехом бросил прохожий.

Что этот кретин о себе возомнил?

Сала не помнила, когда в последний раз называла Изу мамой – лишь однажды, в Гюрсе, в грязи, но это другое, она была одна. Что они будут делать с Отто? Она ведь совсем не знает города. Уже несколько лет она не бывала ни в музее, ни в театре, ни на концерте. Не посетила ни одной выставки, не гуляла по улицам, не прижималась носом к витрине. Даже не прочитала ни одной книги. Она променяла свою жизнь на войну, подчинила ее законам чувства, мысли и поступки. Сала не догадывалась, сколько оттенков черного скрывается под свастикой.

Наконец она добралась. Ноги механически переступали по платформе. Раздался свист локомотива, в воздух выстрелили клубы влажного пара. Из вагонов начали появляться люди. Сала побежала мимо окон, разглядывая уставших людей, выходящих из купе. Его не было. Как такое возможно? Он ведь написал. Поезд пришел из Берлина. Взгляд Салы взмыл вверх, к вокзальным часам. Правильное время, правильный поезд, правильный день. Ее сердце билось сильнее и сильнее. Что произошло? Последние пассажиры направились к выходу. Впереди стояло лишь несколько печальных фигур. К ней повернулся какой-то старик. Сала прошла еще несколько шагов вперед, остановилась, присмотрелась – нет, Отто там не было. Горько разочарованная, она уже собралась повернуться и уйти. Вполне справедливо, она обманывала и предавала его – возможно, он это почувствовал. Может, кто-то видел ее с Ханнесом, тогда в Париже, или несколько дней назад здесь, в Лейпциге? Какой-нибудь солдат, которому Отто показывал ее фотографию. И он предупредил Отто: она тебе изменяет, зуб даю. Может, именно поэтому все эти годы она напрасно ждала вестей? Хоть бы он пришел. Она изменится. Больше никогда не посмотрит ни на кого другого. Есть только он, только Отто, теперь она поняла. Сала во всем признается, он должен ее простить. А о его жизни в прошедшие годы расспрашивать не станет. Они были еще молоды, но наступила война, и всем было страшно.

У нее за спиной послышалось шарканье. Она обернулась. Нет, неприятный старик, только не сейчас, он заговорил с ней, нет, она не позволит себя облапать какой-то свинье с голодным солдатским взглядом. Если бы они не последовали за фюрером, словно бараны, то не пришлось бы теперь выпрашивать любовь.

– Сала.

Она повернулась, кипя от гнева и презрения.

– Сала?

Откуда он знает ее имя? Что этот лысый от нее хочет?

– Сала.

Нет. Не может быть. Это не он. Не Отто. Что они с ним сделали?

Они брели по развороченным улицам. Останавливались. Сала молча поднимала взгляд. Шли дальше. Упорно и оцепенело. Из земли торчали обгорелые руины. Медленно, постепенно ужас отступил. Он взял ее за руку. Заключил в объятия. Сала, рыдая, приникла к узкой груди. Она страдала. И чувствовала свободу. Теперь она поняла: ее судьба – Отто, и только Отто. Сала не выбирала ее, но могла поклясться, что теперь готова ее принять.

Они не говорили ни о Гюрсе, ни о России. Дождь шел, не прекращаясь. Ни днем, ни ночью. Четыре года – стерты, выброшены, канули в темноту. Остались на изнанке их жизней. Ханнес? Она лишь упомянула имя. На этом все. Достаточно. У них всего несколько дней.

Они сидели в комнате Салы. Перед уходом в ночную смену Мопп подготовила для них изысканный стол. Настоящий кофе и по печенью для каждого. Сала подумала о докторе Вольфхардте, о папках Марии. Возможно, было бы лучше, если бы они попали к Отто.

– Как дела дома? – спросила она, подливая кофе.

– Его больше нет. Дойчланд-халле, собор Святой Ядвиги, Немецкая опера, театр на Курфюрстендамм, половина Темпельхофа…

Сала перебила:

– Отто, я не про город.

Отто умолк.

– Ты виделся с