В трубке что-то шваркнуло, заговорил Лазарев.

– Он ушёл, Олег, – сказал он. – Что, угрожать пришлось?

– Охо-хо-хо-хо. Знаете, давайте – отбой, Толь Толич, – сказал Коростылёв. – У меня тут информация висит. И подумать надо.

– Отбой, Олег. Глупость это была. Глупо это придумано, с ворами! Греха теперь не оберёшься. На твоей администрации косяк. Отбой.

Повесив трубку, Коростылёв целую драгоценную минуту сидел неподвижно. Потом замигал огонёк второй линии, и тут же в дверь, постучав, заглянула Фирсова. Коростылёв придержал руку, готовую снять трубку.

– Товарищ подполковник, к вам очень Негуляев просится.

– Это он Лисового выводил из?..

– Да. Он с рапортом. Говорит – знал бы…

– Лена, скажи ему, что и рапорт потом, и извинения, а сейчас пусть идёт в поиск. Или в охрану штаба. Если искупит делом – ему же лучше. Там на улице что, – толпа?

Она покусала губу и нервно кивнула. Коростылёв тоже кивнул. Спокойно.

– Всё, Лена, у меня звонок, иди, работай.

Фирсова прикрылась дверью. Щёлкнул без спроса селектор, бело осветив первую клавишу. Линия службы Семёнова. Коростылёв, забыв про висящий звонок, схватил эбонитовую гладкую скользкую трубку и прижал пальцем скользкую клавишу, под которой погас огонёк.

– Тащлквник! – раздался в трубке явно лейтенантский, с юными петухами, мужественный (спокойный) голос. – Лейтенант Губарев, мобильный пост шестьдесят, против двадцать первой который. Разрешите доложить.

Коростылёв поднялся, вжимая ухо в трубку.

– Слушаю, Губарев.

– Ко мне на пост вышел пять минут назад какой-то хмырь с пулемётом, сдал оружие, просится спасти.

– Так!

– Старый какой-то. Фамилия Лисовой. Подставили его менты позорные, говорит. Это из-за него в степи такая кутерьма?

– Губарев! – Коростылёву самому показалось, что он не заговорил в трубку, а залаял. – В железо его, в машину его, и на полной ко мне в штаб его! Вокруг тебя угроза есть?

– Много машин и пеших, облава какая-то. Я думал, наша, но это всё бедованы. В общем, так точно, угроза есть, если этого ловят, а не почему ещё.

– Живым доставить хмыря, и самим выжить! Благодарю за службу, Губарев! Хмыря в железо обязательно!

– Уже приняли!

– Разрешаю пост оставить, всей группой конвоируйте и защищайте. Старайтесь не стрелять, повторяю, постарайтесь без стрельбы прорваться! Убеждайте! Исполнять! Удачи!

Ну и приказик ты отдал ребятам, подполковник ГРУ Генерального штаба, подумал он. Не стрелять. Вооружил до зубов.

– Есть убеждать! – без удивления откликнулся Губарев, удивив Коростылёва, и отбился.

На часах было ровно три ночи. Карту караульной службы Коростылёв знал, как свою зубную щётку. Шестидесятый мобильный от бара отделяло напрямую километра четыре. Старый ублюдок не бежал. Старый ублюдок спасался, искал, кому из военных сдаться. Так что воровскими понтами тут не пахло, и, значит, инцидент не был таким простым, как казался: столкнулись в Зоне, слово за слово… Нет, всё явно сложней. Или проще? Хотя… кого будет интересовать, кто начал? Кто начал, почему, – не будет интересовать никого в Предзонье, интересовать всех будет – сколько убийца Калитиных выдержал в «правилке», прежде чем подохнуть. Причём, «правилка» – это если у ходил вдруг гуманизм разыграется. Какого хрена их понесло с маршрута в Зону?! Удавлю конвоиров сам, а трупы городу брошу.

Вся работа насмарку, все отношения, все контакты… Так. От города и штаба шестидесятый мобильный отделяет десять километров. Через полчаса они могут быть здесь, если без боя по степи напрямик и без аварий. Коростылёв здорово сейчас надеялся на выдержку бедованов, он не раз ей поражался, она была. Собственно, надеяться было больше не на что. Уже почти четыре года в Предзонье не случалось ни одного конфликта между государством и инопланетянами, закончившегося откровенной пальбой. Между собой у трекеров – да, и в Беженске, и в Зоне тем более, доходило до смертоубийства, причём все знали, кто, почему, за что, кто прав, кто нет. Но с тех пор, как Блинчук лично и буднично расстрелял на плацу вохровца-попку за стрельбу с вышки по человеку, с тех пор как он принялся изгонять охрану УИС МВД, подписывая контракты исключительно с пограничниками, сложные конфликты с участием военной администрации в КЗАИ прекратились полностью.

Но такого, как сегодня, никогда и не было. И вот опять.

Бессмысленно оставаться в кабинете, хотя сейчас вся связь, без дополнительных приказаний, с пульта дежурного шла на его селектор и телефоны. Раз себя не похвались, трижды обидишь. Сам себе не признаваясь, что он просто не может оставаться сейчас один, Коростылёв выхлебал остывший кофе и отправился, вытирая рот платочком, вниз, в вестибюль, к пультам, к своим людям. Он нуждался в этом: видеть своих людей, быть среди них физически.

Вестибюль был набит, он ещё из коридора, от лестницы понял, что пришли все. Ему давали дорогу, вытягивались, салютуя, даже вооружённые. Особенно вооружённые. Проходя мимо амбулатории, он ухватил краем глаза отёкшее, сизое бессмысленное рыло генерала Марченко, в обычном состоянии – отменно красивого мужчины, мхатовских статей. Белых халатов ради него надевать не стала даже доктор Оганесян. Это Коростылёв тоже заметил. Ну и он не остановился, не вошёл, ради того, чтобы получше узнать о состоянии дорогого гостя, широко объявленного фаворита Ерина, сидящего на кафельном полу в обмоченных брюках с лампасами и майке-алкоголичке.

Кто-то крикнул: «Смирно!» Коростылёв мгновенно разрешил всем быть вольно, заниматься по службам, обязанности все знают, ситуацию тоже, он только наблюдает. Когда-нибудь у меня тут будет экран, как в кино, и тысяча телекамер по городу и окрестностям, думал он, пристраиваясь за спиной дежурного. Буду и впрямь наблюдать и отдавать красивые приказания, сообразуясь с конкретикой преступлений в прямом эфире, как будто бог с неба. На экране телевизора будет передвигаться точка патрульной машины, и я буду точно знать, где сейчас Губарев, вооружённый убеждениями и матом.

Дежурный работал в наушниках, в микрофон говорил тихо. В вестибюле было вообще довольно тихо, сдержанный гул обмена мнениями полусотни вооружённых мужчин и женщин. Всё кратко, всё, как говорят актёры, «не в зал». Дежурные американцы тоже спустились со своего чердака: и аналитик Линда Фабиан, совсем молоденькая ещё первый лейтенант, и Бабба Рагнер, «стьруашьный нигга», и, между прочим! – отъявленный завсегдатай «Двух Труб». Внезапно до Коростылёва дошло, как обухом ударило, что треть его людей – природные инопланетяне, «зарничники», невыездные капустинцы. А остальные, включая и его, давно уже бедованы по факту. Тот же Негуляев, переминающийся с ноги на ногу у входа. Он тут с восемьдесят восьмого года, один из первых разведчиков, человек из времён, когда погибал или пропадал в Зоне каждый второй вышедший… Ну какой он магацитл, он в отпуск-то на Землю перестал уже ездить. Мать перевёз сюда, сестру… А я сам? Коростылёву снова понадобился платочек – вытирать покрывшееся потом лицо. Никто из моих людей не будет стрелять в горожан, сказал он себе очень отчётливо, как чернилами дело надписал. Поэтому и общее настроение в штабе такое. И это – конец земной разведслужбы Генштаба в КЗАИ.