Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Ты говорила: фейсбук, — напомнил муж.
Так она в фейсбуке и есть! Что за допрос? Я в чем-то виновата? Что происходит? Тебе не о чем со мной говорить? И что за тон?
И она обиделась — и ведь в самом деле обиделась! — и заперлась в ванной. И, пустив воду, долго смотрела в амальгаму, в собственные глаза с вертикальной прорезью в зрачках…
Она решила отомстить мужу немедленно и позвонила собрату по запаху: завтра! И завтра настало, и ее машина быстрее прежнего примчалась к парку, чтобы встать на долгожданный якорь у ограды.
Они сплетались у вешалки — это был ритуал-воспоминание, за которым начиналось настоящее. Дивана было уже мало, и спустя вечность они возвращались в себя, лежа на полу. Все вокруг было исхлестано хвостами, паркет расцарапан.
Они лежали неподвижно, возвращаясь в прошлые тела, сквозь гул кайнозоя вспоминая человеческие имена и обстоятельства обитания в этом подложном мире…
Обстоятельства же эти были вот каковы: под окнами, в неприметных «жигулях», с хорошим обзором на подъезд, терпеливо покуривал служивый человек, нанятый Харитоновым.
Лицо, выщербленное оспой, было обращено в сторону подъезда, а в подголовнике соседнего кресла работала видеокамера. Она успела запечатлеть многое — и совместный выход парочки, и, сквозь стекло шалмана, их конспиративный ужин…
Насчет «личной жизни» заказчика служивый сомневался с самого начала: уж больно непохож был на Отелло этот гниловатый господин. «Пробить по базе» и господина, и Булыгину с любовником не составило труда, и вышел совсем не треугольник, а квадрат: она-то замужем, да муж-то — не этот!
Во как интересно.
Служивый рассмотрел номенклатурного мужа, изучил биографию любовника — и все стало совсем интересно. Цепочка получилась короткая и впечатляющая — и в глазах у служивого зажглись чадные плошки карьерного взлета. Это вам не магазины крышевать: заговор против Путина и его раскрытие! Или отступные. Или отступные, а потом все равно раскрытие. Как пойдет…
Для начала он позвонил изменнице, но доброго разговора не получилось. Тогда оспяной человек не поленился добыть телефон мужа — и попросил о приватной встрече.
— А в чем, собственно, дело? — спросил ровный правительственный голос.
— Дело личное, — ответил служивый и пообещал. — Вам будет интересно.
Он улыбался перед сном, предвкушая игру на хорошие деньги, но улыбался зря: эта луза была уже «замазана» другим шаром…
Харитонов, стараясь занимать поменьше места, угощался хорошим виски. Угощал его в этот вечер томный человек, представлявший Корпорацию и, собственно, Самого. Это была непростая работа — найти «окно» на кастовой границе, но Харитонов окно нашел и теперь поблескивал очками в полутьме закрытого клуба.
Он был псом, принесшим хозяину подстреленную утку, и был вправе рассчитывать на кусочек…
Сюжет о контактах высокопоставленной жены с известным оппозиционером вызвал в собеседнике ожидаемый интерес: глаза его стали цепкими. Может, просто трахаются, и даже скорее всего — просто трахаются, но это же скучно! Лучше так: либералы в правительстве сливают на Болотную компромат для дискредитации законной власти!
Все это промелькнуло в сонных глазах за секунду, а потом глаза привычно погасли, и шторка упала.
Напомните, как ваша фамилия, попросил собеседник, убирая файлик в папку. Фамилию он помнил — эти люди все помнили — вопрос был призван напомнить о ранжире.
Харитонов повторил фамилию безо всякой интонации.
— Да-да, конечно. И чего вы хотите?
Хотел Харитонов поближе к хозяевам, но надменный вопрос сбил его с тона, и он скис, пряча досаду. Мог бы и сам догадаться, не спрашивать в лоб. Но хозяева немытой страны не были обременены рефлексиями.
— Вам виднее, — ответил Харитонов, выжав улыбку.
Хорошо, мы подумаем, согласился собеседник и развел руками в знак того, что аудиенция окончена. В кресле неподалеку, потягивая коктейль, его ждал стареющий юноша с лицом кинозвезды. У них были теперь в ходу юноши, у здешних патрициев…
Харитонов просунул руки в пальто, поданное не в меру внимательным холуем, и вышел на улицу, во влажный вечер. Внутри сидела тоскливая жаба с немым вопросом в глазах навыкате.
Может, еще позвонят, подумал он чуть погодя и вздохнул. На душе было гадко, как гадко бывает человеку, проигравшему с козырями на руках…
— Ну, рассказывай, — сказал наконец Булыгин.
Они сидели за завтраком молча уже минут пять. Теперь он смотрел ей прямо в глаза.
— Что? — спросила она.
Прекрасно она знала «что». Лавина тронулась и уже неслась на нее.
Три дня назад позвонил неизвестный и, поздоровавшись, с ходу назвал ей адрес Пинского. Первый подъезд от парка, двести шестнадцатая квартира. Вам это ничего не говорит?
— Кто вы? — спросила она.
— Ну какая разница, — ответил голос. — Главное, что у меня есть пленочка…
Она похолодела. И, собрав в горсть все свои актерские способности, игриво рассмеялась:
— И что на пленочке?
— Да все то же, Ольга Сергеевна, — в тон ей ответил голос, и она перевела дыхание: это был блеф.
— Ну так что? — поинтересовался собеседник. — Договоримся?
— Конечно, договоримся! — ответила она. — Передайте Харитонову, что он вонючая скотина. Запомнили?
На том конце диалога образовалась пауза.
— Ну скотина, — вдруг согласился голос, и в нем даже прозвучало что-то человеческое. — Договариваться-то будем?
Булыгина рассмеялась уже почти искренне.
— Слушайте, это детский сад какой-то! Глупости.
— Это не глупости… — строго начал собеседник, но она оборвала его:
— Идите к черту!
И отжала трубку, боясь, что неизвестный услышит страх в ее голосе.
И вот она сидела за завтраком, который не могла есть, и внимательные глаза смотрели в упор.
— Пинский, — напомнил муж. — Расскажи мне.
Сволочь, подумала она не про мужа.
— Что рассказывать? — Голос уже не принадлежал ей и выдавал с потрохами. Зазвенел мобильный, и ее рука дернулась к трубке, лежавшей на столе, но звук оборвался, и она, не глядя, переложила телефон подальше от мужа.
— Ну понятно, — бесцветно сказал тот. — Хорошо, — сказал он, чуть погодя, аккуратно положил приборы и вышел. На бледных щеках полыхали пятна.
Накануне Булыгин смотрел ту самую пленочку. Его жена, пряча лицо, заходила в подъезд, где жил Пинский; потом они выходили оттуда вместе… Булыгина подташнивало — и от пленочки, и от прилюдного пошлого водевиля, в который втянула его двуличная дрянь. И уже просто тошнило от человека с щекой, выщербленной оспой… Хам еле сдерживал ухмылку. Сор был выметен из избы и разложен на лотке с ценником.