Я сел на коня и простился с отцом; тот, измученный, весь в поту, держался твердо и продолжал защищать наши хлебные запасы от прожорливых грызунов. Гнев и злость кипели в моей душе при мысли о страшных убытках, причиненных нам проклятым чародеем; но, проезжая мимо нескольких еврейских домов, я с удивлением увидел, что в них царствовало полное спокойствие. Вдруг дверь одного из этих домов отворилась, и из него вышли два старых еврея. Увидев меня, они быстро скользнули в переулок и скрылись, но в голове моей блеснула одна мысль.

Я соскочил с лошади и стал стучать кулаком и рукояткой меча в двери того еврейского дома. Сначала полное молчание было мне ответом, но когда доски затрещали под ударами моих сильных рук, дверь приотворилась, и из нее высунулась лысая голова старого еврея. Не дав ему возможности заговорить, я ударил его но голове рукояткой меча. Оглушенный, он повалился на землю как сноп, а я вошел в дом и очутился в узком темном коридоре, по которому быстро побежал вперед. В глубине его полуоткрытая дверь вела в довольно большую залу, оттуда выходил острый, но приятный запах. С первого взгляда я убедился, что ни одна крыса или лягушка не проникала туда. Посреди комнаты стояла жаровня с раскаленными угольями, на которые как раз в эту минуту молодая еврейка бросала горсть какой-то травы. Несколько корзин с этой травой стояли возле нее на полу. На галерее, выходившей во двор, виднелись еще другие жаровни, у которых также сидели женщины, занятые окуриванием.

— А, — воскликнул я, одним прыжком очутившись у жаровни, — вы защищаете себя от крыс, поганые твари?

Женщина и несколько мужчин, прибежавших со двора, хотели на меня броситься. Но я обнажил меч и, размахивая им во все стороны, закричал громовым голосом, что искрошу их всех в куски.

Трусы завыли от страха и попятились, а женщины разбежались. Тогда я захватил две корзины с травой и мешок с белым порошком и, выскочив на улицу, во весь дух поскакал домой с драгоценной добычей. Едва успев доехать, я громкими криками стал звать отца и, когда он прибежал, рассказал ему все, что видел у евреев.

Мигом принесли жаровню с горячими углями, отец бросил в нее горсть травы и немного порошка… Затаив дыхание, смотрели мы на клуб дыма, поднимающийся с жаровни, и — чудное дело — едва успел распространиться сильный ароматический запах, как крысы, мыши и жабы бросились бежать и с необычайной быстротой скрылись в свои неведомые норы. При виде этого даже не крик, а прямо рев восторга вырвался из груди каждого зрителя, люди полетели доставать жаровни и расставлять их повсюду.

Но я не стал дожидаться окончательного очищения нашего дома и, взяв с собой одну из корзин с травой и полмешка белого порошка, опять вскочил на коня и помчался во дворец. Там не произошло никакой перемены: мрачное отчаяние выражалось на всех лицах, а перед Мернефтой стояла депутация жрецов из города мертвых. В разодранных одеждах и с натертыми грязью лбами, они докладывали царю, что крысы наводнили склепы и мастерские бальзамировщиков и грызут мумии; весь город и храмы наполнены отчаянными воплями людей, которых охватывал ужас от одной мысли, что драгоценные останки их близких могут стать добычей нечистых животных.

Пот катился по мрачному лицу фараона, когда я пробился к нему сквозь толпу окружающих. Сложив мешок и корзину на ступень царского трона, я в коротких словах доложил государю о своем приключении. Чело Мернефты прояснилось и разгладилось.

— Ты достойный египтянин, — сказал он, — и велика будет твоя награда, если ты действительно нашел средство от постигшего нас бедствия. Подайте сюда жаровню.

Он приказал поставить перед собой принесенную жаровню с раскаленными углями, и я бросил на них траву и порошок. Как и у нас в доме, действие было поразительное: едва по комнате распространился густой и острый дым, противные твари бросились во все стороны, ища выхода, и исчезли, словно по мановению волшебного жезла.

Царь от радости захлопал в ладоши и обратился к жрецам города мертвых:

— Возьмите большую половину этой травы и порошка и отправляйтесь как можно скорее в храм. Мертвые составляют самое драгоценное наше сокровище и сами не могут защитить себя, — следовательно, мы должны позаботиться об их спасении.

Жрецы вышли с просиявшими лицами и у выхода встретили мудрецов, которые возвращались во дворец. Они также несли спасительную траву, хотя и в небольшом количестве. Царь приказал им разойтись по всем городским кварталам, раздать людям найденное средство и проконтролировать, чтоб курение было совершено по тем местам, где нашествие крыс грозило наибольшей опасностью.

Отдав эти распоряжения, фараон подозвал меня, заставил подробно пересказать, каким образом я отобрал у евреев траву и порошок, похвалил мою находчивость и мужество и вручил мне великолепный перстень со своей руки. Затем подошел царевич Сети, снял свое ожерелье и надел его на меня, сопровождая этот царственный дар благосклонными и лестными словами.

Радостный и счастливый, я поехал домой и, пустив лошадь шагом, наблюдал, как спокойствие мало-помалу воцарялось в городе.

Проезжая мимо палат Мены, я вспомнил о вчерашнем пире, так внезапно прерванном, и решился зайти туда, чтоб сообщить о средстве против крыс, если оно не было еще известно обитателям дома.

Я привязал лошадь к одному из огромных шестов с флагами, украшавших ворота, и вошел во двор, где беспорядок был еще так велик, что никто из прислуги меня не заметил.

Посреди двора люди разводили костер, а вокруг в разных местах лежали громадные кучи убитых гадов. Пробираясь между раздавленными трупами крыс, мышей и лягушек, я направился в парадную залу. Она была пуста и в самом разоренном виде, в одной из примыкавших к ней комнат я нашел Радамеса, который стоял на кушетке и походил на сумасшедшего. С пеной у рта и с выпученными глазами он дико кричал, размахивая оружием, но бегавшие вокруг него крысы и прокушенная их зубами щека показывали, что эта энергичная защита не достигала цели. Я пробовал заговорить с ним, но он, казалось, не замечал меня вовсе и продолжал кричать, топать ногами и размахивать мечом. Пожав плечами, я отвернулся и на другом конце комнаты увидал Смарагду, бледную как смерть и одетую еще в свое свадебное платье, которое было теперь оборвано и испачкано. Около нее стоял на коленях невольник, раздувая уголья в жаровне, а няня держала наготове небольшую корзинку с благодетельной травой.

— О, Нехо, — воскликнула Смарагда, — какая ужасная ночь!

— Теперь, благодаря богам, все кончено, — отвечал я, бросив сам траву на уголья. — Вижу, мудрецы успели побывать у тебя.

— Я получила эту траву не от них, а от одной старой еврейки, которая дала мне ее в благодарность за то, что я когда-то оказала помощь ее слепому сыну. Но посмотри, Нехо, что делается с Радамесом: он совсем сходит с ума. Попробуй поговорить с ним, — может быть, тебе удастся образумить его, меня он как будто не видит и не слышит.

Когда, благодаря дыму спасительного растения, животные окончательно исчезли, я подошел к храброму возничему фараона.

— Опомнись, Радамес! — громко крикнул я, тряся его за плечо. — Все прошло, нет уже больше ни крыс, ни лягушек… Перестань же размахивать мечом, эти твари не летают по воздуху.