Тут выражение лица ее внезапно изменилось, и, сложив руки с умоляющим видом, она подступила к Радамесу, тот, кусая губы, молча ее слушал.

— Выслушай меня, Радамес. Я отдам тебе все: эти палаты, все свои земли, стада, золото и виноградники, которые ты просил у меня в приданое твоим сестрам, только откажись от меня. Возврати мне письмо Мены и возьми взамен все мое состояние… Я выйду отсюда пешком, с одной служанкой, чтобы идти к Омиферу. Он любит меня и потому возьмет в жены без ничего.

Она в эту минуту была очаровательна: ее черные распустившиеся косы чудно выделяли нежную белизну ее лица, а влажные от слез глаза сверкали как алмазы. Я посмотрел на Радамеса.

Предложение было блестящее и могло соблазнить его, но при взгляде на лицо возничего фараона я невольно подумал: «Бедная Смарагда, ты слишком хороша, чтоб этот человек решился от тебя отказаться». Так же явственно, как если б он произнес эти слова, я прочел в его взоре: «Я буду обладать тобою, обаятельная красавица, вместе со всем, что ты мне предлагаешь».

Обняв тонкий стан, он усадил ее на кушетку и покрыл поцелуями щеки, орошенные слезами.

— Смарагда, дорогая моя, успокойся и приди в себя. Ты ошибаешься в моих чувствах: они слишком пылки и глубоки, чтоб я мог решиться уступить тебя другому. Любовь к Омиферу — это каприз, он пройдет, и сердце твое возвратится ко мне, потому что я первый возбудил в нем любовь… Я уверен, что это так и будет, и на этой уверенности строю свое счастье.

Он опустился на колени и, склонив к ней лицо, продолжал с улыбкой:

— Погляди на меня. Разве я так дурен (черты его были красивы) или уж очень изменился с тех пор, как эти розовые губки поощряли меня своей нежной улыбкой? Не плачь, милая, прости меня, если я имел несчастье тебя чем-нибудь рассердить. Я всегда буду первым твоим рабом.

Он поцеловал ее еще раз и, так как Смарагда ничего не отвечала, встал и вместе со мной оставил террасу. В галерее он остановился и сказал мне с кисло-сладкой миной:

— Я сожалею, Нехо, что ты был свидетелем этой сцены и тех глупостей, которые я наговорил. Но чего не скажешь, чтоб угомонить капризы хорошенькой девушки.

Я сухо поклонился и вышел, думая: «Бедная Смарагда, печальная же участь ожидает тебя».

В день свадьбы все высшее общество Таниса съехалось в палаты Мены. Я был дежурным во дворце, а потому не мог присутствовать на брачной церемонии и приехал на свадьбу прямо к обеду, в свите царя.

Новобрачная в своем великолепном наряде, покрытом драгоценностями, была чудно хороша, но так бледна и задумчива, что все заметили ее мрачное настроение.

Поздравив молодых супругов и подарив новобрачной шкатулку, наполненную жемчугом, фараон сел за уставленный стол, приготовленный для него. Сначала присутствие царя несколько стесняло гостей, но превосходное старое вино, которым проворные слуги тотчас наполняли кубки, как только они осушались, вскоре развязало языки, и веселье сделалось общим.

Во все времена свадебные пиршества были одинаковы: люди всегда любили хорошо поесть. Но на этот раз злосчастная судьба не дала нам насладиться вкусными кушаньями.

В ту самую минуту, когда веселость гостей достигла высшей степени, на дворе внезапно поднялся шум и крик. Мернефта поставил на стол чашу, которую подносил к губам, и с удивлением устремил глаза на дверь, откуда вбежало в залу несколько бледных и перепуганных рабов, громко кричавших:

— Крысы, крысы! Они пожирают всё!..

В зале поднялась суматоха. Гости вскакивали со своих мест, женщины пронзительно кричали, но царь повелительным жестом остановил всех.

— Узнать, что случилось, — приказал он.

Я и еще несколько человек бросились по парадной лестнице к тому месту, откуда доносился необычайный шум, возраставший с каждым мгновением, и вскоре зрелище поистине невиданное представилось нашим глазам.

На обширном дворе и в саду были поставлены громадные столы, за которыми угощали пирогами и жареным мясом бедняков из простонародья, но в настоящую минуту это место походило на поле битвы. Большая часть столов и пивных бочек были опрокинуты, мужчины, женщины, дети и рабы как сумасшедшие бегали, толкая и сбивая друг друга с ног, с криками ужаса отбивались от легионов мышей и крыс, которые осаждали столы, кидались на блюда с кушаньями, карабкались по людям, обезумевшим от страха.

Мы поспешно бросились назад и заперли двери палат, чтобы преградить нашествию путь, но по всем лестницам стремились вверх бесчисленные ряды отвратительных тварей.

В зале также происходила невообразимая сумятица. Многие женщины попадали в обморок, другие, вскарабкавшись на столы, громко вопили, требуя, чтоб их скорее везли домой, между тем как мужчины и слуги колотили мечами, палками и даже стульями мерзких животных, набегающих, казалось, из всех углов дома. Они как бешеные бросались на все, цеплялись за одежды и пожирали кушанья, разбросанные по столам и по полу. Телохранители собрались вокруг фараона и наследника, которые, стоя с обнаженными мечами в руках, смотрели на это невероятное зрелище.

— Это новое колдовство Мезу, — мрачно сказал Мернефта. — Я возвращаюсь во дворец. Послать мудрецам повеление немедленно туда собраться…

Мы тотчас составили из щитов носилки для государя и, подняв на плечи, осторожно понесли через залу пиршества, залитую вином из опрокинутых амфор, и по лестницам, покрытым кровью и трупами крыс, мышей и лягушек. Спустившись вниз, фараон сел в свой паланкин, но как только народ увидел царя, поднялись неистовые крики, и все руки протянулись к нему. В то же мгновение огромная крыса, вскарабкавшись по одежде одного из носильщиков, вскочила в царский паланкин. Мернефта поймал ее за хвост, задушил и, встав на ноги, чтоб все могли его видеть, поднял животное вверх и произнес громким голосом:

— Смотрите, египтяне! Как я держу эту крысу, так все мы держим в руках презренных евреев, которые хотят устрашить нас нечистыми чарами своего предводителя. Успокойтесь, ступайте по домам и защищайте свои жилища. Мудрецы сейчас соберутся ко мне и избавят вас от нашествия мерзких хищников, как избавили от кровавой воды.

При виде спокойствия и мужества, с каким государь умертвил крысу, не выказав ни малейшего страха или отвращения, дикий восторг овладел египтянами. Я возвратился в палаты Мены, отыскал отца и помог ему перенести в паланкин мать и сестру.

С большим трудом добрались мы до своего жилища, потому что улицы были запружены народом, и во всех домах происходила отчаянная борьба. Во дворе нашего дома главный управляющий в слезах бросился к ногам отца. Он совершенно потерял голову: двор, сени, крыльцо, лестницы — все было усеяно трупами крыс, жаб и лягушек. Отец приказал у каждой двери развести большой костер, но — удивительное дело — животные, точно ослепленные, лезли в пламя, одни гибли в нем, другие выскакивали из огня и, полуобгоревшие, издыхали в нескольких шагах от него. Невольники, прибежавшие к нам с бледными как смерть лицами, доложили, что житницы и погреба были также атакованы. Отец схватил себя за голову.