выдавался вперед и лоснился. Сидя между высокой супругой и статным атаманом, дед выглядел карликом и, сознавая это, злился, топорщился и оттого казался еще смешней. Поминутно выпячивая грудь и хмуря брови, он испытующе посматривал на всех, и казалось — вот-вот он вскочит, ударит кулаком по столу и начнет ссору. Взгляд его упал на Карповну, он еще больше нахмурился и сердито перевел глаза на Марину. Как-никак, а Карповна — его родная дочь. Никого не касается, что он почти отказался от нее. Это его личное дело. Но с какой стати она прислуживает здесь всем? Она все-таки дочь казака. «Слишком уж много берет на себя Марина»,—подумал дед Карпо и с досадой отодвинул стакан. Марина заметила это, но, не зная причины его гнева, подошла и сказала вкрадчиво:

— Прошу вас, кушайте, Карпо Григорьевич.

Тот только буркнул что-то в ответ.

Иван Макарович сидел, уперев левую руку в бок, правой разглаживал бороду. Офицер Юрченко сел рядом с Таисией Афанасьевной. Та была в поплиновом голубом платье, с пышной высокой прической. Длинная золотая цепь с часиками,засу-нутыми за муаровый пояс, переливалась на ней. На груди сверкал отделанный бирюзой кулон, в ушах вспыхивали маленькие алмазики, а на спинке стула висела горжетка из белого песца.

Стол был убран богато. Гуси, утки, индейки, куры, пироги с капустой, с мясом, с курагой, кольца жареной домашней колбасы, окорока, соленья, моченые яблоки, вяленый виноград, варенье, мед, графины водки, коньяку, что Костик целыми ящиками привез с фронта, разные вина—и чего-чего только тут не было!

— Кушайте, дорогие гости, — поминутно приглашала хозяй-

ка. — Извините: чем бог послал... Праздник великий, и сын вот звание полковника получил...

Костик вскочил и, подняв стакан с вином, провозгласил тост за гостей. И сразу заговорили, зашумели все, каждому захотелось сказать свое слово. Тамадой выбрали Ивана Макаровича, но слово первым получил дед Карпо, как самый старший. Он поднялся, обвел всех глазами и сурово сказал:

— За престол государя императора’

И сразу наступила тишина. Гости переглянулись. Этого никто не ожидал.

— Государь-то наш уже в бозе почил, — тихо заметил ему отец Афанасий.

Тогда дед Карпо стал говорить о том, что никакой он власти не хочет, кроме царской. Его не перебивали, считали неприличным перебивать старика, но и не слушали, за исключением лавочника Мозгалева и отца Афанасия. Отец Афанасий, как более хитрый, не спешил высказывать свое мнение, а Мозгалев сочувственно кивал головой. Потом говорили тосты атаман, Костик, батюшка. Сначала пили за здоровье друг друга.

Шоб наша доля нас не цуралась, Шоб в свити нам краще жилося, —

затянул баском Иван Макарович. Снова пили, снова поздравляли один другого с праздником, опять пели песни. Потом, когда разгорячило вино, когда в просторной хате стало уже жарко и лица у всех раскраснелись, атаман попросил слово, и тут, когда его выслушали, начался горячий спор. Иван Макарович расстегнул ворот бешмета и с пеной у рта доказывал, что Кубань должна принадлежать только кубанским казакам и больше никому, атаман же и Костик стояли за то. чтобы Кубань по-прежнему была частью России, чтобы вместе с белой армией бороться с красными. А дед Карпо не слушал ни тех, ни других, метал молнии из-под бровей и кричал, что все равно без царя не будет толку. Единственно, на чем все сходились — что самый лютый враг у них один: большевики.

И вот тут-то, переглянувшись с Мариной, Костик попросил всех хоть чуточку успокоиться и внимательно выслушать его.

— Спорить, — сказал он, — не время.

Пристально осмотрел окружающих и, заметив у дверей Кар-повну, показал на нее глазами Марине. Та что-то сказала ей тихо, и она вышла. Это не ускользнуло от деда Карпо. Уже крепко выпивший, он вдруг почувствовал себя кровно обиженным.

— А что моей дочери здесь уже и места нема?—взвизгнул он и стал выбираться из-за стола. — Муж ее—большевик, красный. Знаю. Я его сам из винтовки убью, а может, як собаку, на дереве повишу. А кровь мою на позор вам не дам. Мое отцовское дило: захочу — прокляну свою дочь, захочу — сгною

ее, окаянную, а не вам над ней потешаться. Желаю, чтоб вона здесь сидела. Вот где! — он показал на место рядом с Таисией Афанасьевной. И, вспомнив, как Алешка Гуглий вольничал утром с его внучкой Нюрой, он еще больше загорячился:—Не дам свою кровь на позор!

Стоило большого труда успокоить его. То, о чем собирался сейчас сказать Костик, никак нельзя было говорить при жене большевика. Но и с дедом Карпо Костику и Марине теперь ссориться было невыгодно. Дед был нужен им, они знали, что он имеет большое влияние на зажиточных казаков.

— Ну, я пошлю за Карповной, — опять переглянувшись с Костиком, сказала Марина.

Дед кое-как успокоился, и Костик начал говорить. Он сказал о том, что у белых сейчас решающие дни, что положение на фронте серьезное. Всего он, конечно, не сказал, он знал, что положение не только серьезное, но и безнадежное. Даже матери, и той он всего не открыл. Их целью было собрать на эту вечеринку самых влиятельных людей в хуторе и в станице и не только предупредить, но и попробовать сговориться, как поступить, как спасти имущество, как, в случае прихода красных, продолжать с ними невидимую, неуловимую войну, из-за угла, из-за спины. Его личное положение ему было ясно. Оставалось одно: бежать. Но об этом он, конечно, и не заикнулся; об этом знала одна Таисия Афанасьевна, решившая бежать вместе с ним.

Когда Костик умолк, все притихли, и разговор невольно перешел на шопот. Одна Марина сохраняла спокойствие. Она по-прежнему потчевала гостей и зорко следила за настроением каждого. Осталась довольна, поняла, что деньги ее, потраченные на угощенье, не пропадут даром.

Цель была достигнута. Нужные ей люди, только что горячо спорившие, теперь сплотились. «Царь ли, чорт ли, — думала Марина, — все равно, лишь бы не большевики».

А Карповна — в глубине души оскорбленная, — выйдя из хаты, снова подумала: «И красные мне не радость, а хоть бы уж скорей налетели они сюда, чтоб от той проклятой Марины и костей не осталось». Озлобленная, она подкралась к окну, припала ухом и жадно слушала. Марина же обманула деда Карпо, только сделала вид, что послала за ней.

... Расстроенная и испуганная вернулась Карповна домой.

Долго сидели они с Нюрой. Нюра вое успокаивала мать:

— Чего вы, мама, волнуетесь? Ну, чего вы волнуетесь? Лучше