Что же касается Олега Калугина, к которому с такой брезгливостью относился Леонид Владимирович Шебаршин, то он в октябре девяносто первого года, став у Бакатина, тогдашнего председателя КГБ, одним из главных советников, успешно кое-что «насоветовал». При Ельцине добился снятия всех обвинений, но хвост и молву «Это — предатель» ему отрубить не удалось. В девяносто пятом, как уже известно, он уехал жить в Штаты навсегда.

В две тысячи втором году над ним состоялся суд, Калугин заочно был приговорен к пятнадцати годам тюрьмы, а Владимир Владимирович Путин назвал его предателем уже публично.

Этого достаточно, чтобы у человека больше не было своей биографии.

Шебаршин обладал даром притяжения — он умел притягивать к себе людей, с ним очень многие хотели общаться, дружить — причем, не обязательно из мира разведки или силовых органов — это были самые разные, просто обычные люди: художники, учителя, ученые, врачи, в большинстве своем не знающие, кто он и чем занимается. Обаятельный, контактный, учтивый, умный, знающий литературу. Ну и науки тоже. Он постоянно находился на виду — редкая штука для его профессии. Обычно разведчики стараются быть в тени, не выдвигаться на первый план, не светиться… Шебаршин этого не боялся.

Один человек вообще прямо сказал, что Леонид Владимирович Шебаршин сделал его генералом. Ни много ни мало. И это была правда.

Юрий Евгеньевич Сцепинский окончил Саратовский университет по специальности «радиоэлектроника» и был направлен работать, как иногда говорят в таких случаях, в ведомство бога Марса — в НИИ № 4 Министерства обороны. В институте занимался телеметрией, принимал участие в запуске в космос Юрия Гагарина, рассчитывал полеты боевых ракет, места, где должны находится углы и узлы связи — ведь «изделие» должно упасть в океан, допустим, в Тихий, но до океана его еще надо было довести.

Бывало так, что рассчитывал он точки — все выходило гладко, комар носа не подточит, — сбрасывал бумаги исполнителям в их контору, а оттуда через некоторое время приносился жалобный вопль:

— Товарищ старший лейтенант, у вас неувязочка вышла, место, которое вы наметили под узел связи, — непроходимое болото на целых сорок верст… Передвиньте точку!

Сидя в Москве, — или под Москвой, — не увидишь, конечно, что творится в Красноярском крае или Читинской области, потому и возникали иногда такие шероховатости, — и Сцепинский, находясь от того болота в пяти тысячах километров, сидя у себя в кабинете, делал перерасчет — передвигал точку связи, — и всегда это получалось.

Работа в армейском НИИ, как сам он считает, научила его быть смелым, принимать иногда решения совершенно неожиданные.

Хотя непосредственный начальник его, майор Голиков, говорил так:

— Юра, самое главное — не смелые методы работы, а совсем другое — подальше держаться от начальства, но поближе к кухне. И тогда все будет тип-топ.

Интересная, конечно, сентенция и, главное, полезная — особенно для желудка, но вот как сочетать эту полезность со служебным ростом, Сцепинский не знал — по молодости лет, конечно… Наверное, это все-таки были величины несовместимые.

Голиков потом чуть не погиб на полигоне, где происходили испытания ракет, которыми командовал знаменитый маршал Неделин.

Неделину не захотелось находиться в темном неудобном бункере, наблюдать за пуском очередной ракеты оттуда, и он попросил адъютанта:

— Поставь-ка мне стул наверху, на улице, я буду наблюдать за пуском оттуда.

Слово маршала — закон, хотя по инструкции ни маршалы, ни рядовые не должны были покидать бункер во время испытаний ракеты, которая еще не доведена до ума, не отработана. Неделин выбрался наружу, на свежий степной воздух, за ним много еще другого народа: неудобно было при маршале отсиживаться в глубоком безопасном бункере.

Во время испытаний произошло случайное срабатывание второй ступени ракеты. Девяносто шесть человек как корова языком слизнула — погибли. Майор Голиков — было его дежурство — уцелел. Наверное, благодаря принципу держаться от начальства подальше и поближе к обеденному столу.

Жалко было людей, горько, досадно, но случилось то, что случилось, — вернуть погибших было нельзя.

В шестьдесят четвертом году Сцепинского пригласили работать в органы КГБ — там толковые электронщики были нужны не менее, чем в армии или где-нибудь на гражданке, в институте, проектирующем промышленные ЭВМ — электронно-вычислительные машины.

Понятия «компьютер» в нашем языке тогда еще не существовало, а вот аббревиатура ЭВМ в обиход вошла прочно, и ею пользовались часто, это была та самая техника, которую Сцепинский знал хорошо, и вообще в делах тех, для простого люда загадочных, плавал как рыба в воде.

Так Сцепинский стал слушателем 101-й школы КГБ, через два года он написал курсовую работу, посвященную организации информационно-технического дела, и был направлен на стажировку в Лондон, в университет.

Работу свою Сцепинский оформил как печатную брошюру — получилось очень солидно, даже в руках держать было приятно, — и эта брошюра разошлась по библиотекам различных учреждений и управлений КГБ — не только в Москве, естественно.

Попала она и в библиотеку управления, занимавшегося внешней разведкой и, надо заметить, сыграла в жизни Сцепинского решающую роль — в конце концов, ему довелось работать с Шебаршиным, о чем речь еще пойдет, — хотя готовился он к работе совсем иной — оперативной.

Взял его к себе Рябов Валентин Васильевич, руководивший в разведке подразделением информации.

Для начала Сцепинского пригласил к себе — поговорить по душам. Разговорить он мог любого, даже «великого немого», поэтому довольно скоро понял, чем живет и дышит молодой выпускник 101-й школы и сказал ему — вежливо, на «вы»:

— Будете работать у меня!

— Ка-ак? — изумился Сцепинский. — Меня же ждут в Лондоне, в резидентуре, я должен работать там.

— Нет, будете работать у меня. Тем более вы — кандидат технических наук, такие люди нам нужны. Вы — вне конкуренции. Начинаем работать по-новому.

А работали в ту пору, честно говоря, по старинке. Как во времена Рихарда Зорге и «Красной капеллы». Информация приходила через эфир либо через провод, ее обрабатывали, печатали в одном-двух экземплярах на пишущей машинке, затем на «вечерней лошади» везли к начальству. Случалось, часто опаздывали. Иногда даже очень часто.

Чтобы изменить этот порядок, выстроить новую цепочку, нужно было подтягивать новую технику. Свежайшую, современную, может быть, даже такую, какой в Союзе нет и не предвидится. Закупить ее за границей, в конце концов, и все дела.

Это также было сложно, поскольку Советский Союз относился к числу государств, которое почти всегда находилось в блокаде: одним не нравился наш строй, другим — люди, третьим — порядки, четвертым — наше стремление жить лучше, пятым — наши лица, шестым — еще что-то… Друзей было немного; как потом выяснилось, немного было даже внутри страны, среди братских союзных республик, хотя Российскую Федерацию и русский народ доили все, кому это нравилось и кому было не лень изучить приемы дойки.