— Не знаю. Крючков звонил из машины, велел передать приказ — две группы по пятьдесят человек с транспортом.

— Кто будет дальше распоряжаться группами? С кем связываться?

— Скорее всего, Жардецкий, все будет идти через него. Больше я ничего не знаю.

Грушко повесил трубку. Шебаршин тоже опустил трубку. Аппараты правительственной связи, отлитые из прочной пластмассы цвета дорогой слоновой кости и украшенные никелированными гербами — пластины с гербами обычно ставили в центр диска, аппарат выглядел очень внушительно, — всегда вызывал у Шебаршина какое-то особое ощущение: очень часто от них исходили неприятные приказы.

Более того, такие приказы, какой поступил в этот раз, отдавались письменно, но Крючков Владимир Александрович не утруждал себя оформлением письменных приказов, и это обеспокоило Шебаршина: ведь при любом «разборе полетов» на него могли свалить вину за какой угодно промах, в котором он не был виноват.

Более того, в конце июля девяносто первого года, когда обсуждался проект указа президента СССР о порядке использования войск, подчиненных Комитету госбезопасности, Шебаршин предложил зафиксировать в тексте, что «соответствующие приказы отдаются только в письменном виде».

По стечению обстоятельств, на следующий день — девятнадцатое августа — были намечены торжества в связи с десятилетием «Вымпела». Праздник мог быть сорван.

В свое время Шебаршин требовал передать «Вымпел» другому главку (разведка ведь дело тихое, спокойное, мозговое, тут надо больше «шурупить» головой, чем размахивать кулаками — больше пользы будет), но попытка успехом не увенчалась.

Помедлив немного, Шебаршин вновь поднял трубку правительственного телефона, позвонил Жардецкому. Жардецкий Александр Владиславович был начальником Третьего главка — военной контрразведки, — но вот какая штука: причем тут военная контрразведка? Может быть, где-нибудь что-нибудь происходит, о чем Шебаршин не знает? Нет, что-то тут не то…

Жардецкий поднял трубку сразу, словно бы ждал звонка.

— В чем дело, где планируешь использовать группы? — спросил у него Шебаршин?

— Сам не знаю, — ответил тот. — Мы только что отправили тридцать пять сотрудников в Прибалтику. Может быть, группы тоже пойдут туда?

И тут — неясность. Шебаршин попросил дежурного разыскать по телефону Бескова Бориса Петровича, командира «Вымпела», и немедленно вызвать его на работу.

Прошло совсем немного времени, и в «телефонном эфире» появился Бесков, доложил, что находится на месте и приступил к выполнению приказа. Естественно, он задал тот же вопрос, что Шебаршин задал Грушко:

— Какое будет задание, куда надо будет отправляться?

— Пока не знаю, — вынужден был ответить Шебаршин.

— Какая экипировка, снаряжение? — спросил Бесков.

— И это не знаю, сообщу дополнительно.

Что-то затевалось, но что именно — непонятно. Может быть, что-то происходит у военных? Все должно было прояснить совещание у Крючкова, его назначили на половину одиннадцатого вечера. Вот тогда-то все и прояснится. Неизвестность — самое худшее в таких ситуациях, она буквально изматывает людей, нервы бывают напряжены, как стальные струны, — того гляди порвутся.

Совещание, которое Крючков назначил на половину одиннадцатого вечера, было отменено.

Шебаршин записал в своем дневнике следующее:

«В двадцать один ноль-ноль Б. П. Бесков докладывает мне, а я по телефону — Грушко (он в своем служебном кабинете), что сто человек готовы, но какой должна быть экипировка?

— А какая есть у них экипировка? — интересуется Грушко.

— Есть гражданская одежда, есть темные комбинезоны (а есть ли они?), есть полевая форма пограничников.

— Председателя нет на месте, я выясню у него и сразу позвоню».

День тот воскресный, расслабленный, сжался, как пружина, сделался изматывающе напряженным, тяжелым, хотя указаний никаких больше не поступало, он утомил людей. Шебаршин связался с Бесковым:

— Борис Петрович, дайте людям возможность отдохнуть, но одновременно будьте готовы подняться в любую минуту. Впрочем, думаю, что до утра вряд ли что произойдет. В общем, отдыхайте пока.

Спать Шебаршин лег у себя в кабинете — уходить от аппаратов правительственной связи было нельзя. В голове сумбур, сумятица, перед закрытыми глазами — неясные вспышки… Сна нет. Да разве тут уснешь? Но тем не менее Шебаршин постарался все-таки немного поспать. Получилось, как он потом шутил, криво, вполглаза, но чувствовал себя гораздо бодрее, чем накануне вечером.

В шесть тридцать пять включил приемник, а там — сообщение о Государственном комитете по чрезвычайному положению… Почему Крючков не ввел в курс дела руководителя разведки? Обстановка начинает складываться такая, что и чаю-то толком не попьешь. Следом раздался ранний звонок — конечно же, тревожный: звонил Агеев, первый заместитель Крючкова.

— Группы готовы?

— Готовы, Геннадий Евгеньевич!

Вообще-то Агеева звали не Геннадием, а Гением — так было по паспорту, — но он не очень-то любил свое паспортное имя, и все к нему обращались как к Геннадию Евгеньевичу.

— Направьте их в помещение Центрального клуба, — приказал Агеев, — немедленно! И нужны будут еще сто человек… Туда же!

— Экипировка, вооружение? — спросил Шебаршин.

— Пусть возьмут с собой все, что есть.

Следом раздался еще один звонок — на девять тридцать утра назначено совещание в кабинете председателя КГБ Крючкова.

День, едва начавшись, уже оказался закрученным до предела. «Если раннее утро начинается с телефонных звонков, добра не жди, — записал Шебаршин. — Это вестники тревоги. Нарушен нормальный ход жизни. Мелькнула мысль: “Нормальной жизни уже не будет никогда”».

Так оно и получилось.

На улице Шебаршин увидел колонны бронетехники — «бэтээры», хорошо известные ему по Афганистану, «бээмпэшки», — те же бронетранспортеры, только на гусеничном ходу, танки. Что было интересно — длинные тяжелые колонны покорно останавливались на красные огни светофоров, потом двигались дальше. Мелькнула и другая мысль: «Этот день девятнадцатого августа девяносто первого года запомнится москвичам надолго. И не только москвичам».

Крючков — хмурый, остро поблескивающий очками, очень озабоченный, — провел это совещание стремительно, он говорил о том, что в Карабахе — 1300 убитых, что из Узбекистана уже уехали 176 тысяч русских, что добыча нефти упала на 106 миллионов тонн, промышленное производство тоже стремительно падает — сократилось на двадцать процентов, на Кавказе идут тяжелые бои с участием бронетехники и артиллерии, российское руководство — Ельцин, Бурбулис и другие — призывают страну к всеобщей забастовке, надо попытаться найти с ними общий язык, плохо дело с урожаем, только что позвонил из Киева Кравчук и сообщил, что люди хлеб государству не сдают, а вывозят его из республики, что нужны экономические указы, иначе можно сорваться в штопор и оказаться в условиях дикого рынка…