– Почему?

– Потому что уверен, что оно правильное. Не верю я в «крота» в Совете, всё тогда пошло бы иначе. Но за то, что заострил на этом внимание, благодарю.

Гордеев пожал протянутую руку и вышел, почувствовав такое облегчение, будто с плеч свалилась гора.

Ватшин позвонил утром, в начале десятого:

– Надо посоветоваться… – он спохватился: – Извини, не разбудил?

Уваров, собравшийся поучаствовать в утреннем кофепитии с сотрудниками на работе, засмеялся.

– Ты что такой встрёпанный с утра, как невыспавшийся воробей?

– Понимаешь… я много думал…

– Думать вредно.

– Не шути.

Уваров посерьёзнел.

– Приезжай ко мне вечером. А могу и я к тебе, если это удобно.

– До вечера далеко, да и лучше бы на нейтральной территории. Сможешь через час подъехать в какой-нибудь парк потише?

Уваров прикинул, сколько времени у него займёт на поездку туда и обратно по заткнутым пробками улицам. Можно было отказаться, сославшись на занятость, но тон Константина говорил о его внутренних переживаниях, и Уваров решил не отказывать писателю.

– Смогу, какой парк?

– Сокольники, Горького, Чистые Пруды, всё равно какой.

– Тогда давай в Серебряный Бор, он самый тихий сейчас. Найдёшь? Это в конце про…

– Приеду к одиннадцати. – Ватшин выключил телефон, не дослушав.

– …спекта Жукова, – закончил Уваров, озадаченный таким странным поведением писателя. Парнем он был славным, вежливым, открытым и никогда не пытался испугать собеседника или обидеть неосторожным словом.

На сборы и разговор с начальником лаборатории ушло пять минут. Дорога от института до Серебряного Бора заняла намного больше времени: МКАД и Третье кольцо хоть и двигались, спорадически замирая каждые три минуты, однако за час доехать до места встречи не удалось. К парку Уваров подъехал с получасовым опозданием, о чём заранее предупредил Ватшина.

– Ничего, я тоже буду чуть позже, – ответил Константин.

Джип пересёк мост через реку, доехал до конечной остановки троллейбуса № 20 и остановился у входа в парк.

Лет сто назад москвичи назвали Серебряным бором сосняк на правом берегу реки Москвы. Он тянулся от Троице-Лыкова и Крылатского до деревень Раздоры и Ромашково. По сосняку же назвали и посёлок, возникший в начале двадцатого века на левом берегу реки. Рядом с посёлком в той же излучине была сосновая роща, и данное название перекочевало и на неё, в то время как правобережный сосняк стал называться Серебряноборским лесничеством.

Потом излучину спрямили каналом для удобства судоходства, сэкономив время движения катеров по реке, и образовался Серебряноборский остров, почти полностью получивший статус памятника природы.

На его территории умещались два старых сосняка, молодые посадки сосны, разветвлённый залив Бездонка, старые же ивняки-ракитники, ольшаник, тростниковое болото, сырые и сухие луга, а также оголённые пески и посадки парка «Ветеран», постепенно отвоёвывающего площади острова и превращающего их в зоны отдыха и прогулок.

Уваров хорошо знал парк, потому что не раз отдыхал и даже загорал здесь на песчаных пляжах с семьёй.

С Ватшиным он встретился прямо на автомобильной стоянке: писателя тоже привезли сюда на джипе телохранители.

Старший двойки сопровождения Уварова, с подбритыми висками и квадратной физиономией, по фамилии Лоза (впрочем, это могла быть и кличка, Уваров не интересовался, но к этому парню все обращались так), запротестовал было, хмуро бросив, что надо было предупредить их о цели поездки, но Уваров отрезал резко:

– Надеюсь, я имею право на личную жизнь? Или вы хотите сопровождать меня и в туалет?

Телохранители переглянулись, но больше не вмешивались.

Уваров и Ватшин обнялись.

Писатель выглядел рассеянно-расстроенным, косился по сторонам и явно чего-то опасался.

– Куда пойдём?

– Я тут знаю одно укромное местечко, у протоки из Бездонки, бывал здесь раньше.

– Веди.

Они углубились в парк, не обращая внимания на телохранителей, построившихся после короткого совещания в некое подобие «брючного ремня с пряжкой», как выразился бы Солома: двое следовали впереди охраняемых, остальные топали по одному сзади.

Посетителей в парке было мало, из-за жары многие прятались в тень либо выбирались на берега водоёмов. Поэтому компания мужчин в количестве шести человек выглядела странновато, однако делать было нечего, Ватшин чего-то ждал, помня о подслушивающих устройствах, и заговорил, лишь когда они присели на травяной пригорочек в тени ракит, перед протокой с зеленоватой водой, скрытой от посторонних глаз ивняком и зарослями высоких трав.

Телохранители, оценив положение подопечных, укрылись за кустами и деревьями неподалёку.

– Что случилось? – не выдержал Уваров. – На тебе лица нет. Что за таинственность?

Константин ответил не сразу, заворожённый медленно текущей водой.

Мимо пролетела красивая оранжевая бабочка – большая лесная перламутровка, вильнула и неожиданно села на лоб Ватшина. Он дёрнулся, пытаясь схватить её за крылья, и бабочка улетела.

Уваров рассмеялся.

– Хорошо, что не оса.

– Да, – рассеянно согласился Ватшин, – хорошо… я в деревне родился, ностальгирую по родной природе, Москва не мой город.

– Ностальгия – это когда хочется вернуться, а некуда.

– Есть куда возвращаться, но ведь завязан теперь со всех сторон, все приятели в Москве. Иногда мне страшно хочется проснуться.

– У меня другие ощущения, хотя и я не городской человек: всё настолько обыденно совершается, что даже ксеноты с их вознёй и бойцы «Триэн» кажутся необходимым дополнением к реальности.

– Бойцы-то как раз очень реальны, – криво улыбнулся Ватшин. – Я их уже по запаху отличаю. Надоели!

– Они пекутся о нас.

– Пекутся… по долгу службы. У них свои планы. А я не хочу быть частью чужого плана!

Уваров внимательно вгляделся в бледное, абсолютно лишённое загара лицо Константина.

– Похоже, ты с главным встречался, с Юлием Тарасовичем?

– Встречался…

– И он произвёл на тебя плохое впечатление?

– Не то чтобы плохое – странное… говорит складно, доброжелательно, а во рту осы.

Уваров хмыкнул.

– Красиво говоришь, писатель, образно. Мне он тоже не сильно по душе. Но ведь начальников не выбирают?

– Он мне не начальник.

– Ну, в каком-то смысле мы всё равно зависим от него. А он старается улучшить нашу жизнь.