Атаки были активно продолжены на новой, мартовской «встрече с творческой интеллигенцией», как патетически именовались эти судилища. Хрущев вновь ополчился на Некрасова с Эренбургом: «И это пишет советский писатель в советском журнале!» А молодым поэтам ставил в пример… Грибачева, у которого «меткий глаз и который точно, без промаха бьет по идейным врагам».

Особую тревогу автора «Тёркина на том свете» вызвали слова сановного оратора о сатире, которой, дескать, надо уметь пользоваться: «Правильно поступают матери, которые не дают острых вещей детям, пока они не научатся пользоваться острыми вещами».

«…Если уж постановка „Горя от ума“ несвоевременна, то чего же тут ждать», — думал Твардовский, как раз завершавший «отделочные работы» в своей «острой вещи».

Распоясалась и услужливая пресса. Комсомольский «вождь» С. Павлов писал, что от произведений, «с какой-то совершенно необъяснимой последовательностью» публикуемых в «Новом мире», «несет таким пессимизмом, затхлостью, безысходностью, что у человека непосвященного, не знающего нашей жизни, могут, чего доброго, мозги стать набекрень».

Вновь, как и в 1953–1954 годах, заговорили о некоей «порочной линии» журнала. Еще в конце января Лакшин записывал, что слухи, будто Твардовского снимают, распространяются «трижды на дню». После павловской статьи «Нью-Йорк таймс» сообщала, будто на его место уже назначен Ермилов.

«В голову не могло прийти, что вспучатся такие хляби земные и небесные…» — поражался Александр Трифонович, побывав на апрельском писательском пленуме, где Софронов вопиял, что эренбурговские воспоминания «нельзя читать без возмущения», а другие «автоматчики», рангом пониже, гневно вопрошали, «до каких пор у нас» будет существовать журнал «с такой позицией», где главный редактор «позволяет себе» одно за другим печатать идейно-порочные произведения.

«Обвиняемый» все это, по его словам, «высидел, удержался от какой-либо формы ответа на огонь, как иная батарея не отвечает на огонь по ней по необходимости…». Всего лишь расхохотался однажды после чересчур уж забористого выступления — да так, что и в зале рассмеялись.

Он и в ЦК, придя на очередное совещание, насмешливо заявил, что знает, зачем оно собрано, и рассказал председательствовавшему, как Ольга Берггольц несколько лет назад в аналогичной ситуации напомнила концовку тургеневского рассказа «Певцы»:

«— Антропка! Антропка-а-а!.. Иди сюда…

— Заче-е-ем?

— А затем, что тебя тятя высечь хочи-и-т…»

Эти экзекуции приняли столь скандальный характер и вызвали такую бурную реакцию в зарубежной печати, что «тятям» самим пришлось дать задний ход и обратиться за помощью… к «Антропке».

ЦК и МИД поручили Твардовскому, как ни в чем не бывало, дать интервью известному американскому журналисту Генри Шапиро.

После своего рода, по выражению поэта, игры в жмурки — и с начальством, и с Шапиро, который тоже был не лыком шит, — сказанное Твардовским было напечатано в «Правде» (14 мая 1963 года).

Несмотря на несколько вынужденных «контрпропагандистских», как тогда выражались, пассажей (в советской литературе нет разделения на либералов и консерваторов, а в молодой поэзии — некоей оппозиции «отцам»), в интервью было заметно акцентировано «непреходящее значение правды в искусстве», говорилось о знаменательности появления солженицынской повести, о том, что «немалая роль должна принадлежать нашей сатире». Были также положительно охарактеризованы в особенности близкие «Новому миру» авторы, а некоторые их произведения, подвергшиеся самой разнузданной критике, прямо взяты под защиту, как, например, «отличный, полный поэзии» очерк Яшина «Вологодская свадьба».

В этой обстановке некоторого «отбоя» (как бы в дополнение к интервью, в «Правде» была опубликована и довольно примирительная и умеренная по тону передовая статья) поэт отправил свою «острую вещь» на самый «верх», вновь прибегнув к посредничеству Лебедева и «ослушавшись» осторожного Маршака, стращавшего: «Если хочешь взойти на костер — тогда неси».

Мария Илларионовна подтрунивала над мужем, напоминая об отношениях Пушкина с Николаем I: «Это что же, Саша, вроде „я сам буду твоим цензором?“»

Нынешний «цензор» не только дал разрешение на публикацию поэмы, но даже (по подсказке Лебедева?) предложил автору прочесть ее на приеме в честь участников конференции Европейского сообщества писателей, а сервильные «Известия», только что всячески шпынявшие «Новый мир», поторопились с публикацией.

«Появление ее даже подготовленным к этому людям представляется невероятным, исключительным, не укладывающимся ни в какой ряд после совещаний и пленума, — записывал Твардовский в этот день, 18 августа 1963 года. — Третьего дня В. Некрасов исключен из партии одним из киевских райкомов».

В дружеском же кругу признавался: «Вот погружусь в какие-то мелочи, дела, заботы, а потом готов ущипнуть себя (не сон ли? — А. Т-в): „Тёркин“-то напечатан!»

Впрочем, вскоре выяснилось, что «тот свет» в долгу не остался. Медлила подписывать в печать отдельное издание поэмы цензура, оскорбленная тем, что ее впервые, как говорится, вывели за ушко да на солнышко да еще отнюдь не в авантажном виде:

«Цензор С. П. Оветисян, — записывал Александр Трифонович, — … слезно просил меня опустить „одно слово“, в то же время держа „на разрешении вопроса“ „Театр роман“ Булгакова по соображениям, глупым до дикости. Трудно еще представить, во что мне, журналу обойдется это словечко. Но уж получили! „Над нами же все будут смеяться“».

«…Период неполного торжества, — констатировал автор недели три спустя (6 сентября 1963 года), — как будто она (поэма. — А. Т-в) опубликована только по недоразумению или недосмотру, или же так, в виде опыта, и ей еще нужно „легализоваться“. Похоже, что если и не позволено на нее обрушиваться критике, то только из соображений (неписаных) приглушения ее. Это „сверху“, и это очевидно и недвусмысленно. Молчание газет, торможение с изданием…»

Зато возглавлявшийся, пожалуй, самым откровенным и рьяным из «автоматчиков» Всеволодом Кочетовым журнал «Октябрь» вполне оперативно, уже в сентябрьском номере поместил статью, громко озаглавленную «Тёркин против Тёркина» и не скрывавшую намерения всячески скомпрометировать, осудить, уничтожить «неудачную» поэму.

«Ну нет, куда уж этому новому „Тёркину с того света“ против прежнего! — развязно возглашал критик Д. Стариков. — Произведение, вроде бы самым непосредственным образом связанное с его (поэта. — А. Т-в) прежним творчеством… в наибольшей степени, чем что-либо иное, сделанное Твардовским, противоречит живому направлению и сущности его таланта, оспаривает неоспоримое в нем и, прежде всего, конечно, „Книгу про бойца“.