— Получишь десять евро, если поможешь мне отделаться от нее, — Марина указала пальцем на коротышку, доставая из бумажника соблазнительное вознаграждение.

У Цицерона сделались большие, как у филина, глаза, он тут же протянул руку, однако Марина оказалась сообразительнее.

— Не сейчас. Тебе придется их заработать!

Цицерон, хотя искренне восхищался контактами Марины с волшебными существами, оказался лишенным щепетильности и продавался за деньги, ведь их у него не было столько, сколько ему хотелось бы.

— Мне бросить ее в реку?

— Только так, чтобы это выглядело случайностью…

Цицерон прикинулся бывалым профессионалом. Внимательно разглядывая свою будущую жертву, он обратил внимание на нарочито искреннюю улыбку Антавианы, а также на ее неестественные жесты, которые сопровождались звоном ее браслетов и блеском дешевых колец. Затем он стал наблюдать за Патриком, который настороженно озирался по сторонам, думая, как сбежать.

Цицерону вся эта диспозиция показалась оскорбительной, и он задал Марине вопрос на миллион евро:

— Тебе нужно, чтобы я увел Антавиану, после чего ты сможешь развлекаться с этим типом?

Слово «этим» он произнес с таким презрением, что Марина решила не отвечать. Вопрос показался ей пошлым.

Она ответила не хуже крестного отца мафии:

— Я плачу за то, чтобы ты делал свое дело, а не за то, чтобы отвечать на твои нелепые вопросы!

Цицерон подумал раз, потом два раза и перешел в наступление.

Он отошел в сторону, засунув руки в карманы и насвистывая какую-то мелодию, притворяясь, что попал на это место исключительно по случайному стечению обстоятельств.

И у него это получилось. Жалкий комедиант! Любой поверил бы в его лживое сострадание, которое иногда казалось искренним. Однако все его действия были продиктованы чистой любовью к наживе и пороку!

Цицерон был настоящим актером. Он изумился их неожиданной встрече, сердечно поздоровался с Патриком, завел разговор с Антавианой, изобразив на лице ложное недоумение, которое имело все шансы сойти за подлинное.

Марина спряталась за группой японских туристов и прекрасно убедилась, что в искренность поступков Цицерона никак нельзя не верить.

Через пять минут Антавиана, распрощавшись с Патриком взмахом руки и виноватой ужимкой, последовала за Цицероном, даже не моргнув глазом, точно ручная собачонка.

Цицерону удалось увести ее.

Марина поняла, что стала хозяйкой положения, что настал ее час, и что Патрик, ее обожаемый Патрик, в ее власти.

Он был столь восхитительно красив, что Марина с нескрываемой радостью бросилась в его объятия. В действительности у нее не было иного выхода, поскольку вести разговор, то есть то, что по-английски называется «speak»,[56]она была не способна.

Он делал это за деньги и без большой охоты. Но больше всего его раздражало то, что он делал это с отвращением. И хотя ему удалось найти приемлемый выход из неприятной ситуации, он никак не мог понять, почему некая крашеная девица собирается целоваться взасос с каким-то ирландцем под два метра ростом и ради этого готова даже расстаться с несколькими евро, только бы отделаться от назойливой коротышки.

Он не мог утверждать, что его использовали, поскольку за эту работу ему платили. Что же он тогда думал о себе? Считал себя презренным? Жалким? Никчемным? Да, именно таким он и считал себя. И склонялся к тому, что вполне достоин всех этих малоприятных определений. Цицерон — никчемный, презренный и жалкий, в каком бы порядке это ни перечислять.

Он чувствовал себя чем-то вроде наемника, который убивает за плату, или альфонса на содержании у женщины. Он точно не знал, что именно его огорчало, но это явно относилось к самоуважению. Цицерон был в этом настолько уверен, что, осознавая свое непристойное поведение и останавливаясь у каждого светофора, удивлялся, почему ирландцы не смотрят на него с возмущением, не показывают на него пальцем, говоря: «Смотри, смотри, вот испанец без принципов!»

— Это очень далеко? — спросила коротконогая Антавиана.

— Для тебя — да, с такими ногами туда так просто не добраться!

Цицерон удивился собственной жестокости. Подобное заявление лишь подтверждало, что он тревожится за Анхелу и мстит Антавиане. Но если честно, эта коротышка, какой бы неприятной она ни была, никак не виновата в его растрепанных чувствах.

— Раз так, поедем автобусом, — предложила Антавиана.

Ее способность стойко переносить оскорбления и прагматично подходить к жизненным проблемам изумляла. Антавиана всегда успевала занять свободное место соседа, стоило тому встать.

Браслеты, сверкавшие на ее руках, были взяты напрокат у Луси, а рядом с ней шел парень Анхелы. Антавиана была прирожденной захватчицей, она присваивала вещи ради удовольствия прирожденного хищника. Все, что Антавиане не принадлежало, казалось ей соблазнительным, но стоило ей хоть чем-нибудь завладеть, как она теряла к этому интерес. Стало быть, небольшая хитрость, которую Цицерон придумал, чтобы вынудить ее пойти с ним и оставить Патрика с Анхелой наедине, была вполне оправдана.

Цицерон всего лишь притворился, что их встреча случайна, а потом невзначай заметил, что ищет Анхелу, чтобы рассказать той о рекламном объявлении, прозвучавшем сегодня в одном из крупных универмагов. Там якобы просили откликнуться фотогеничных испанских девушек.

Стоит ли говорить, что у Антавианы сделались большие глаза, и она вызвалась предложить собственную особу, сославшись на то, что Анхела находится в Башне Мартелло и вернется только поздно вечером.

Цицерон оказался сообразительным и согласился не сразу.

— Но ты ведь разговариваешь с Патриком и не можешь оставить его вот так, сразу.

— Еще как могу! Он все равно ничего не поймет!

Антавиана не стала долго раздумывать. Это чрезвычайно жадное существо распрощалось с Патриком, сказав тому «Ьуе-Ьуе», взяв у него номер телефона и угрожающим тоном обещав позвонить.

После этого принялась сплетничать с Цицероном — в этом виде «спорта» девушки никогда не перестают упражняться.

— Анхела очень странная, правда?

— Не знаю.

— Я не связываюсь с ней, так как знаю, что вы дружите, но мне хотелось бы, чтобы ты ее бросил. Она же собиралась бросить тебя ради Патрика!

И хотя Цицерон все продумал, Антавиане удалось вывести его из себя.

— Я не дружу с Анхелой! — слишком рьяно стал защищаться он.