Он ни за что не хотел променять опасности и проблемы Ближнего Востока на мелкие интриги и бюрократические козни Вашингтона. Но в конце концов его тоже удалось уговорить. Когда я уже почти сдался, он сам позвонил мне из Дамаска.

– Я присоединюсь к вам в Аламо, – сказал он, по своему обыкновению, лаконично.

В апреле Сенат утвердил меня в новой должности, и пришло время приступить к работе. Перед отъездом в Вашингтон король и королева пригласили нас с Лисой провести с ними выходные в Акабе. Мы провели в Иордании три чудесных года, и я сказал королю, что был очень рад возможности поработать с ним и что Иордания всегда будет много значить для меня и моей семьи.

– Никто из нас не ожидал всего того, чтó на нас обрушилось, – ответил король. – Я горжусь тем, чтó мы сделали вместе. Вы тоже можете этим гордиться.

5

Время террора: сила вместо дипломатии

Дело было холодной февральской ночью 2005 г., вскоре после полуночи. Я наконец добрался до шатра в лагере посреди Ливийской пустыни. Мой путь сюда был таким же трудным и витиеватым, как и характер человека, с которым мне предстояло встретиться. Сначала американский военный самолет доставил меня в Триполи, на аэродром Митига бывшей базы ВВС «Вилас», которая в 1960-е гг. была крупнейшим стратегическим объектом США за рубежом. Потом любезный сотрудник протокольной службы отвез нас к взлетной полосе, на которой стоял один из самолетов Муаммара Каддафи, и мы быстро погрузились на ливийский борт. Отделка салона была выдержана в духе роскоши 1970-х гг. – правда, с тех пор желто-зеленая ковровая обивка изрядно поизносилась, а вращающиеся кресла давно не вращались. По соображениям безопасности ливийцы отказались назвать конечный пункт назначения, но мы явно летели на восток, вдоль побережья Средиземного моря, и приземлились на другом военном аэродроме близ города Сирт – родины Каддафи. Там нас быстро пересадили на лендроверы, и автоколонна на огромной скорости двинулась на юг. Два часа мы мчались по пустыне, продираясь сквозь кустарник и многочисленные кольца охраны.

Наконец мы затормозили у вади – высохшего русла какой-то речушки, где со спартанской роскошью расположился Каддафи. Внутреннее убранство шатра из камуфляжной сетки составляли несколько белых пластиковых садовых стульев, матрас, маленький телевизор и единственная свисающая с потолка лампочка. Меня пропустили в шатер. Каддафи поднялся мне навстречу. От ночного холода его защищала длинная широкая накидка и закрывающий пол-лица шарф. Его одеяние было не столь экстравагантным, как во время нашей предыдущей встречи. В тот раз ливийский лидер облачился в нечто вроде пижамы с изображением африканских авторитарных лидеров на груди. Каждый раз, когда он по своей странной привычке неожиданно на несколько минут замолкал посреди разговора, уставившись в потолок, – видимо, для того, чтобы собраться с мыслями, – я развлекался тем, что пытался припомнить имена красовавшихся на его майке диктаторов.

На этот раз Каддафи был настроен совершенно иначе. Мы были близки к завершению длительного, трудного процесса нормализации отношений, ставшего плодом многолетних предпринимаемых обеими сторонами дипломатических усилий – как негласных, так и открытых. Каддафи иногда выражал слабое недовольство медленными темпами изменений, но ясно давал понять, что Ливия не намерена нарушать свои обязательства, связанные с выплатой компенсации жертвам авиакатастрофы над Локерби, отказом от терроризма и закрытием программы производства ядерного и химического оружия. Он слегка напрягся, когда я поднял вопрос о соблюдении прав человека в Ливии, поскольку явно не собирался смягчать свою чрезвычайно жесткую репрессивную систему «народной власти». Ливийский лидер, собственно, не защищал эту систему и не оправдывался; просто он был убежден, что без насилия невозможно поддерживать порядок в его раздробленной стране. Но все те долгие часы, что я провел с ним и его подручными, пока мы четыре года вели переговоры, я ни на миг не забывал о том, что их руки по локоть в крови. Среди 259 невинных жертв, летевших на сбитом из ливийских орудий самолете рейсом Pan Am 103, был мой друг Мэтью Гэннон – сотрудник ЦРУ, с которым я работал в Аммане в начале 1980-х гг.[61]. Он летел из Бейрута домой, в США, чтобы встретить Рождество с женой и двумя маленькими дочерьми. Его гибель потрясла меня.

Во время беседы тем ранним утром Каддафи прошелся по ситуации в регионе и поделился своими взглядами на персоналии и проблемы. Как я потом писал в Вашингтон, нарисованная им картина являла собой «сочетание тревожных ожиданий и мрачных пророчеств с примесью сюрреализма». Ливийский лидер старался не встречаться глазами с собеседником, говорил монотонно, почти не жестикулировал, – разве что время от времени взмахом руки приказывал ждавшему снаружи охраннику налить нам чаю. Так же, как и во время предыдущей беседы, Каддафи пустился в пространные рассуждения о палестино-израильской проблеме. Он был убежден, что решение на основе двух государств будет отвергнуто и на карте мира рано или поздно появится новое палестино-израильское государство – Изратина. Он предрекал распад Саудовской Аравии на четыре независимых государства, что отражало его неприязненное отношение к династии Саудитов, и выражал опасение, что Ирак, уже раздираемый конфликтом на религиозной почве после американского вторжения 2003 г., становится «питомником для экстремистов всего арабского мира, притягивая их как магнит»[62]. Он говорил это совершенно серьезно, без тени иронии, начисто забыв о том, что Ливия сама много лет была раем для террористов.

Тем не менее встреча с Каддафи была обнадеживающей. В течение уже 35 лет этот человек стремился быть в центре внимания, прибегая для этого к вызывающим омерзение выходкам и устраивая фантастические представления. Но теперь он страстно хотел, чтобы США и другие страны Запада начали воспринимать его всерьез. Ливийская политическая система не стала менее дикой, извращенной и уродливой, но появилась надежда на то, что теперь Каддафи будет привлекать к себе внимание менее разрушительными способами.

Тогда, в начале 2005 г., ливийский опыт показал, что с помощью дипломатии можно добиться весьма существенных изменений в политике самых трудных режимов. Разумеется, потребовались и другие рычаги давления, такие как многолетние американские и многосторонние санкции; единая твердая позиция международного сообщества, зафиксированная в резолюциях Совета Безопасности ООН, и реальная угроза применения силы. Сыграло свою роль и установление согласованных и выполнимых целей и обязательств на переговорах по последствиям теракта в Локерби, терроризму и оружию массового поражения, а также добросовестное выполнение нами собственных обязательств и создание за эти годы основы для доверительных отношений. Мы никогда не ставили своей целью свержение режима Каддафи, и ливийский лидер постепенно начинал сознавать, что изменить поведение – в его интересах. Он понимал, что после событий 11 сентября 2001 г. в регионе произошел раскол и было бы большой ошибкой оказаться