Мацеревич, понимавший, что поиски смысла после смерти можно превратить в полезную политическую фикцию, сделал из катастрофы культ. Он распространял невероятные, противоречивые версии, намекая на то, что Путин и Туск совместно организовали политическое массовое убийство. Приемы Мацеревича удивительно напомнили те, к которым прибегали российские власти, рассуждая о MH17. Россияне сбили авиалайнер MH17 и пытались это отрицать. Под Смоленском россияне не сбивали авиалайнер, однако Мацеревич будто силился доказать обратное. Сходство двух этих случаев важнее их разницы. В обеих ситуациях улик в изобилии, они убедительны и привели к расследованию с недвусмысленными выводами. В обоих случаях приверженцы “политики вечности” предложили интерпретации, направленные на подавление фактуальности и утверждение своего статуса жертвы.

Мацеревич потребовал, чтобы список жертв смоленской катастрофы зачитывали публично, и принимал участие в ежемесячных пылких поминальных мероприятиях. Польское слово polegli, употребляемое применительно к павшим на войне или в ходе восстания, Мацеревич и другие стали использовать по отношению к жертвам крушения. После 2015 года катастрофа под Смоленском заслонила Катынский расстрел, Вторую мировую войну и весь XX век. Увековечение катастрофы под Смоленском раскололо польское общество так, как способен расколоть лишь миф. От поляков отвернулись союзники: ни один западный лидер не мог поверить в версию Мацеревича (или даже притвориться, что верит). Усилия, которые четверть века прилагали историки, рассказывавшие об ужасах польской истории, пропали за несколько месяцев: стараниями Мацеревича националистическая ложь скрыла подлинную историю. Туск занял пост председателя Европейского совета, один из ключевых в ЕС. Европейским политикам было трудно поверить в то, что Туск и Путин замыслили массовое убийство.

Обвинения Мацеревича в адрес России звучали настолько нелепо, что он казался последним, кого можно счесть российским агентом. Возможно, в этом все дело. Мацеревич насаждал “смоленский культ”, одновременно продвигая по службе людей со связями в Москве. Своим заместителем он сделал Бартоша Ковнацкого, ездившего в Москву, чтобы заявить о честности избрания Путина в 2012 году. Главой Национального центра криптографии Мацеревич назначил Томаша Миколаевского, о котором мало что известно помимо того, что он не сумел пройти проверку служб безопасности. При остальных назначениях Мацеревич полагался на “российского связного” Яцека Котаса. Аналитический центр Котаса готовил кадры для Мацеревича и в одном из меморандумов рекомендовал заменить регулярную армию войсками территориальной обороны, которые смогут подавлять антиправительственные протесты. Соавтором меморандума явился Кшиштоф Гай, распространявший российскую пропаганду об украинских фашистах. Мацеревич добился подчинения войск территориальной обороны себе лично, минуя структуру управления вооруженными силами. Вскоре бюджет войск территориальной обороны сравнялся с бюджетом всего польского ВМФ. Мацеревич отправил в отставку подавляющее большинство высших командиров, заменив их людьми неопытными, а в ряде случаев известными своими пророссийскими и антинатовскими взглядами.

Одновременно Польша отказалась, в отличие от коллег по НАТО и ЕС, от поддержки независимости Украины. Во время правления партии “Право и справедливость” Варшава предпочла рассуждать о польско-украинском конфликте так, чтобы снять с поляков всякую вину. В 2014 году именно этот политический курс лоббировал Малофеев (без особенного успеха) в Польше. Теперь же оказалось, что лоббирование и не требуется. Западные союзники Польши пришли в замешательство. Бартош Ковнацкий заявил французам, что это поляки научили их есть вилкой. Английская разведка пришла к выводу, что Польша уже не может считаться надежным партнером.

Мацеревич завел некоторые связи в Америке, но и оттуда нити ведут в Россию. В 2010 году, когда Мацеревичу был нужен совет, как реагировать на смоленскую трагедию, он отправился в США и встретился с членом Палаты представителей Дейной Рорабейкером, известным своей поддержкой Владимира Путина и российской внешней политики. В 2012 году ФБР предупредило Рорабейкера, что российская разведка рассматривает его как источник информации. Позднее Кевин Маккарти, лидер республиканского большинства в Палате представителей, назвал Рорабейкера (и Трампа) политиком-республиканцем, наиболее вероятно находящимся на содержании у России. В 2015 году, после назначения Мацеревича министром обороны, Рорабейкер приезжал в Варшаву, чтобы встретиться с ним. В 2016 году Рорабейкер ездил в Москву для сбора документов, которые, как считала Москва, помогут избранию Трампа. Любопытно, что Мацеревич старался защитить Трампа от обвинений в том, что его избирательный штаб связан с россиянами.

Мацеревич не отрицал факты, указывающие на его связь с Москвой. Вместо этого он обрушился на саму фактуальность. Когда в 2017 году журналист опубликовал книгу о российских связях Мацеревича, политик не опроверг изложенное и не подал иск о клевете (ведь гражданский суд оценивает доказательства). Вместо этого Мацеревич, приравняв журналистское расследование к нападению на члена правительства, попытался предать автора суду военного трибунала за террористический акт. В январе 2018 года Мацеревич был смещен с поста министра обороны. К тому времени ЕС (и особенно Европейская комиссия – его орган исполнительной власти) стал предлагать подвергнуть Польшу наказанию за нарушение основных принципов верховенства права.

В политической фикции нет ничего специфически российского. Ильин и Сурков пришли к ней из-за своего опыта жизни в России и амбиций. Другие страны могут усвоить ту же политику после потрясения и скандала (как в Польше) или из-за неравенства и российского вмешательства (как в Великобритании и США). В 2014 году Петр Померанцев в своей книге о российских СМИ и обществе пришел к выводу, что “там будет как здесь”, то есть Запад будет напоминать Россию. Российская политика призвана ускорить метаморфозы.

Если российские лидеры не в состоянии преобразовать свою страну, то реформы и должны казаться невозможными. Если россияне будут считать лжецами всех без исключения политиков и журналистов, они научатся игнорировать западные образцы. Если граждане США и стран ЕС также перестанут доверять друг другу и своим институтам, можно ожидать распада единой Европы и Америки. Журналисты не в состоянии работать в атмосфере всеохватного скептицизма. Если граждане не могут рассчитывать друг на друга, то гражданское общество приходит в упадок. Верховенство права исходит из того, что люди исполняют законы и без принуждения, а правоприменение беспристрастно и справедливо. Сама идея беспристрастности подразумевает, что существуют истины, доступные всем, вне зависимости от взглядов.

Протеже Москвы распространяли пропаганду среди европейских ультраправых, разделяющих ее заинтересованность в разрушении европейских институтов – например, представление Изборского клуба о том, что российский поход против Содома (и вторжение на Украину) – это “новая холодная война” (“версия 2.0”). Это было на руку России, поскольку позволяло ей изобразить преследование геев (и одновременно нападение на беззащитное соседнее государство) как великий спор с мировой сверхдержавой о судьбах цивилизации. Марин Ле Пен, лидер Национального фронта, с 2011 года пользовалась клише “новая холодная война” в эфире RT и во время визита в Москву в июле 2013 года. В тот же период в интервью RT этот термин употребил видный американский белый расист Ричард Спенсер.