– Мой прадедушка Марк, инженер?..

– Почти. Портной.

Моя прабабушка Клара умерла в первый год блокады. Мой прадедушка Марк погиб на Ленинградском фронте. Моя бабушка Помидора хотела назвать меня Марком в честь моего прадедушки Марка, портного. Почему же не назвала?

– Потому что у твоей мамы, между нами говоря, большие странности. Ты, когда родился, был типичный Марк – большая голова, темные глазки, ресницы, интеллигентное выражение лица. Меня за деньги и конфеты пустили в послеродовую палату, и я по дороге видела много младенцев… и вот я наконец-то прихожу к Кларе – там ты, лучший! Я еще подумала… теперь-то я могу сказать… Я подумала «как бы нам ребенка не подменили, такого красавца», и когда Клара отвернулась, вытащила из сумки шариковую ручку и нарисовала на тебе галочку… Хочешь знать где?.. На попе. И расписалась. Потому что галочку каждый может поставить, а подделать подпись на попе ребенка не каждый. Когда тебя принесли домой, я тебя развернула и проверила – галочка на месте, подпись на попе, не подменили.

Помидора нарисовала на мне галочку и расписалась?.. Ну, Помидорина, ну дает!

– Почему ты никогда не рассказывала?

– Я стеснялась. Сам понимаешь, как-то некультурно ставить галочки на ребенке, чтобы не подменили… Но ты был очень красивый, мало ли что… Я говорила Кларе: посмотри, он же типичный Марк… Так нет, у нее, видите ли, было свое мнение! Назвать тебя Андрей в честь отца, твоего деда. Я не хотела, не хотела… Его имя только мое, я его шепчу про себя… Послушай, Андрюша, ты мой единственный внук, ты уже взрослый, и со мной в любую минуту может случиться… ну, ты понимаешь, все что угодно, вплоть до смерти или даже болезни… Я хочу, чтобы ты знал: если бы твоя мама меня слушала, ты был бы Марком, и все было бы иначе, а из всех ее мужей самый лучший… Ой, Кларочка, это ты! А что ты какая-то заплаканная? Клара, что случилось, скажи мне, что случилось? Что у тебя болит? Тебе Мура звонила, что-то с Мурой? Что у Муры болит?

Меня могли бы назвать Марк? Марк Мамкин? Красиво. Я бы хотел быть Марком? Тогда меня не дразнили бы Андрюша в пальто и, может быть, вся моя жизнь пошла бы не так!.. Хотя, может быть, все равно так.

И тут меня залил свет счастья, как будто во мне все это время было темно и вот кто-то включил свет. Я не приемный, я родной! И знаете, что ни говорите, – есть разница.

Люди сейчас постоянно усыновляют детей, и это прекрасно, не считая ужасов пубертата. Но я уверен, что каждый из этих усыновленных предпочел бы свою родную маму, ведь это совсем другое дело… Ой.

Ой, ой, ой.

А я?! Я сам? Я-то ведь выбрал Мамочку. Сознательно предпочел ее Карлу в то время, когда думал, что моя биологическая мать – Карл… Ужас, как я мог так думать?!

Ну, у меня есть этому объяснение: я предпочел Мамочку, потому что мы с ней исключение из правил.

Вернее, были бы исключением из правил, если представить, что мы не родные.

Теперь, когда все разрешилось, мне хочется рассматривать свое счастье в микроскоп, поговорить обо всем подробно, обсудить, почему я поверил, что я приемный ребенок.

Я попытался вспомнить, почему я поверил, что я приемный ребенок.

Я пытался вспомнить и не мог. Помнил только, что в том разговоре, который мы с Таткой и Лизаветой подслушали из прихожей, никто не сказал это прямо. Ни в том первом, случайно подслушанном разговоре, ни в разговоре с моим отцом 2–4 ничего не было сказано однозначно.

Татка говорила, что восприятие – это активный процесс, в котором работают наши чувства и представления о реальности, на восприятие любой информации влияет личный опыт. Вот мы подслушивали втроем, Татка, Лизавета и я, и разное услышали.

То есть слышали одно и то же, но каждый понимал, что хотел. Лизавета – что красивая Клара увела у Карла мужа. Для нее это естественно и понятно. А Татка – что в этой истории фигурировал оставленный ребенок (она помешана на брошенных детях). Как будто это пазл, и Лизавета свою часть пазла собрала правильно. А Татка – нет, у нее на информацию наложился «личный опыт», зацикленность на брошенных детях. И получается, что она наказала Мамочку совершенно ни за что… А может быть, и за что-то. Но даже если и было за что, какое ее дело?!

Ну, а я поверил… Я могу поверить во все что угодно – в синюю руку под кроватью, в то, что я был сыном Карла, что Лизавета разлюбила меня и не скажет мне больше ни слова, что Лизавета полюбила меня на всю жизнь… Сначала представишь, будто сделаешь набросок карандашом, потом еще ярче представишь, словно раскрасишь, – и вот оно уже само живет! Мне нужно стараться стать независимым, сильным, уверенным в себе – вот все это, о чем папа говорит… Я постараюсь. Попробую. Может быть, уже хватит об этом?

Вероятно, это было по-детски (или просто по-человечески, когда помилованный тут же начинает думать о совсем простых, обыденных делах, к примеру беспокоится, успеет ли сшить костюм к вечеринке или хорошо ли растет перец на подоконнике), но все это тут же перестало меня интересовать, и я стал думать о своих делах. О своих настоящих делах. О своем любовном треугольнике.

С одной стороны, есть что-то в том, чтобы чувствовать себя настоящим мужчиной: в одну девушку он влюблен, со второй спит. Круто, как в романе, правда? С другой стороны, я для этого не гожусь. Пора мне эту историю как-то разрешить. В смысле покончить с этим.

Последняя пятница апреля. Про счастье

Результатом подлого Таткиного предательства стало то, что я окончательно расстался с Лизаветой.

Все же знают, что есть любовь телесная и Духовная, земная и Небесная? Все знают, что Духовная любовь намного главней телесной любви? Но в моем случае обе любви едины и принадлежат Лизавете. А Татку мне просто жалко.

Вот к чему привело подлое предательство Татки: я буду с ней, потому что мне ее жалко. Как я могу бросить ее после того, что она сделала подлость и мучается. Человеку, который совершил предательство, очень плохо.

Помните, мы обсуждали, что у каждого есть признаки шизофрении? Не знаю, можно ли вообще считать меня здоровым, если я часто представляю себя другими людьми?

Когда я представляю себя Таткой, то я чувствую обиду на Карла, что ей больше нравится Лизавета (Карл говорила, что Татка хорошая и скучная – ха-ха), и обиду на жизнь, и что кто-то должен за это ответить. Мамочка просто оказалась под рукой. Если свести все причины и следствия в одну цепочку, получится, что именно из-за приезда Карла Мамочка перестала писать свои романы? Из-за Карла начала писать романы и из-за нее же бросила?.. Ничего себе! Ну прямо роман.

Вы тоже попробуйте представить себя Таткой: ваш собственный отец вас не хочет знать, вами пренебрегают все, кто может, и единственный доступный способ выместить свою обиду на жизнь, на отца, злость на меня, на всех – это предательски слить в Интернет информацию о ни в чем не повинном человеке. Ужас, да? Конечно, в этой ситуации я выбрал Татку, что мне еще оставалось…