– Так Витьку-то я встретил! Да. В Андреевке с ним виделись. Про соль ему сказал, велел меня дома дожидаться. Ничего, станем к кому-нибудь на постой, у кого хата уцелела. Начнем отстраиваться.

Молчавший до этого Сергей Гаврилович молвил:

– Пойду и я. Вернусь в Лиски, может, возьмут меня на прежнюю должность.

Александр Иванович протянул ему руку, крепко пожал:

– Спасибо, Сергей. Семейство мое в целости сохранил…

Он порывисто обнял шурина, ставшего на полгода вместо отца его детям.

Узнав, что семья не имеет теплой одежды и детям даже не в чем выбежать на двор, Александр Иванович решил идти за трофеями к местам боев. На следующий день они с Тамарой отправились к «Опыту», где, как слышали от людей, побило много немцев. Войска ушли дальше на запад, вслед за отступавшим противником, но еще долго бродили по хуторам и окрестностям полуживые, похожие на привидения, закоченевшие и раненые дезертиры или случайно отставшие от своих вражеские солдаты. Они были безобидные, но все же отпускать Тамару одну Ольга не решилась.

За селом склон чернел от мертвых тел. Улицы «Опыта» загораживали груды брошенных дальнобойных орудий, грузовиков, автобусов, гусеничных тягачей и колесных тракторов. У огромной пушки прислонилась поленница из раздетых догола и поставленных на головы закоченевших трупов. Неподалеку хлопали взрывы, и Тамара ежилась, думая, что это отстреливаются оккупанты. Оказалось, местные мальчишки рвали валявшиеся повсюду гранаты. Наверное, и «шутка» с трупами была делом их рук.

В разбитой школе оконные проемы были завешены плащ-палатками, а во дворе валялось множество трупов. Сняв одну плащ-палатку, Александр Иванович подошел к лежавшему мертвому телу. Толстый немец, с зиявшей на затылке раной, распластался на животе, раскинув в стороны руки. Журавлеву с трудом удалось вытряхнуть его из шинели.

Из ранцев Александр Иванович вытряхивал бесполезное солдатское барахло: котелки, кружки, патроны, гранаты, заскорузлые от грязи портянки, молитвенники на тонкой бумаге, рисованный жирными мазками портрет Муссолини. В одном рюкзаке попалась целая сувенирная лавка – на снег выпала фотография полувековой давности на плотном картоне, с важным усачом в аксельбантах, средних размеров икона в серебряном окладе, старинного вида часы на цепочке, Георгиевский крест и обломок мела с зубчатым отпечатком вымершей мезозойской твари. Владелец ранца надеялся украсить свой дом необычной атрибутикой, добытой в далекой варварской стране.

Бойня у «Опыта» поглотила много разноплеменных солдат. Были здесь и экзотичные жертвы войны. Вместе с прочими тыловыми службами сюда попал отступавший из Россоши офицерский публичный дом, знаменитый тем, что контингент в нем вербовался из уроженок далекой Триполитании. Диким контрастом горели их яркие арабские одежды, пестрые шали и кричащие украшения на фоне унылых российских снегов.

Тамара с отцом были не одиноки, бродили средь трупов и другие охочие до трофеев люди, слышались разговоры:

– Как зашли наши в село, так я мальцов от окон оторвать не могла. Наши танки стали рядком, а итальянцы выдохлись на гору-то лезть. Лупанули наши с танковых пулеметов, так те прямо снопами и повалились. Вон, вся гора ими устлана.

– Глянь-ка, у немецких дамочек, где только сережек нету: и в ушах, и в носе, и в глазу даже.

– Да с чего ты взял, что немки они? Морды черные, как у цыганок.

– А видали, что за сани у наших? Что ты!

– То не нашенские, то американцы по ленд-лизу нам поставляют.

– Не знаешь – так помолчи. Сибиряки нас освобождали, вот у них там, в Сибири, все на таких аэросанях летают.

– Детвора-то рада на чудо-санях прокатиться.

Много сновало мальчишек. Их не интересовала простая одежка. В первый день тишины пацанва удовлетворила оружейный голод. Когда сараи были забиты карабинами и патронами, мальчишки осмелели и стали обшаривать трупы. В ход шли часы и браслеты, цепочки, медальоны, прочие побрякушки. На глазах Тамары один молчаливый малец лет двенадцати вынул у мертвой арабки серьги из ушей. Нагнувшись над другой, он увидел, как от кольца, продетого в нижней губе, цепочка гирляндой тянется к ушной серьге, а кольцо, торчащее из левой ноздри, соединено цепочкой с кольцом, пробившим выщипанную бровь. Малец вытащил все это из окоченевшего лица и даже не поморщился. Еще бы, после того, что он пережил третьего дня, его трудно было испугать.

Это был первый день, когда перестрелка стихла и люди, населявшие «Опыт», стали осторожно выбираться из подвалов. На улицах было безлюдно. Красноармейцы ушли вслед за бежавшим врагом. Когда в сарае молчаливого мальца вырос арсенал от драгоценного «вальтера» до громоздкого пулемета, он в первый раз решился приподнять манжет кителя на помертвевшем немецком запястье. В лучах раннего зимнего солнца блеснул заветный циферблат. Дальше пошло как по маслу. Уже к обеду малец набил трофеями вместительное решето. Присыпав трофеи дранкой, он поставил решето на полку над входной дверью и задернул занавеску. Под вечер, забредя в камыши, малец обнаружил еще не обобранные трупы. Задрав рукав немецкой шинели, он уцепился за ремешок часов, но «покойник», внезапно открыв глаза, ожил и ухватил помертвевшей рукой детское запястье. Как малец бежал к дому, крича от ужаса онемевшей глоткой, он и сам не помнил, а оказавшись в родном углу, со страху завалился спать и очнулся лишь через сутки. С того дня трупов он не боялся. Да и стоило ли бояться чего-то, когда столько случилось за эти страшные полгода?

Он со страхом смотрел на отступавшую Красную армию, прятался от вражеских бомбардировок и боялся той минуты, когда придут немцы. Но вот пришли они, и он заметил, что не все в его селе так уж боятся их. Он запомнил, как иные крестьянки выходили с иконами, завернутыми в вышитые рушники, и кланялись шагавшим мимо немецким солдатам. За спиной он слышал: «У, федоровцы проклятые… сектанты… врага хлебом-солью встречают» – и помнил свои чувства: хотелось подкрасться к такой бабе и врезать ей хорошенько по затылку.

Он насмерть испугался, когда в знойный полдень, изнывая от жары, разутые немцы собрались в теньке у лавочки, а он, шустрый оголец, нарубив перед этим из чугунной сковородки рваных «снарядов», открыл из рогатки охоту на воробьев, но промахнулся и случайно поразил немецкую босую ступню. Солдат заорал, схватившись за раненую ногу, кинулся к стоявшим в козлах карабинам. Пустившись наутек в заросли конопли, малец слышал, как, сбивая макушки конопель, над его головой свистят пули.