Идя ощупью и наугад по совершенно еще неизвестному пути, Елизавета и ее сотрудники пришли к противоречию, состоявшему в том, что они начали бороться с развитием некоторых видов роскоши, вызванных к жизни ими же самими. Россия была в то время страной, где большинство предметов общего употребления были дешевы, а предметы роскоши весьма дороги. Мы уже видели, какова была цена свежего мяса. В 1753 г. в Москве пуд ржаного хлеба стоит 26 коп., пуд пшеницы 64 коп., пуд масла 2 руб. 14 к., пуд солонины 12 коп. Люди, не владевшие крепостными, платили прислуге 3 р. в год.

Это составляло средний баланс экономической жизни. Вкусы были просты, и потребности ограничены. Но в аристократической среде уже начинали пить шампанское, и бутылка его стоила 1 руб. 30 к., чай, вошедший впоследствии во всеобщее употребление, составлял также предмет роскоши: фунт его продавался за 2 руб., а пуд сахара за 2 руб. 50 к. Но для высших классов и в особенности для придворных особенно разорительной являлась одежда. С введением французских мод и парижских предметов роскоши эти расходы стали непосильными для большинства. В силу этого с декабря 1742 г. пришлось восстановить и даже значительно расширить законы против роскоши, изданные еще при Анне I. Императорским указом была ограничена цена шелковых материй. Для четырех первых классов она не должна была превышать 4 руб. за аршин. Три следующих класса должны были довольствоваться материями по 3 руб. за аршин. Остальным классам предписывалось носить «грезеты» в 2 руб. Людям, не имевшим чина, совершенно запрещалось носить шелк и бархат, относительно же кружев была установлена монополия только для первых пяти классов, и то кружева должны были иметь не более четырех пальцев ширины. Точно так же запрещено было носить золото и серебро в галунах на ливреях, исключение было сделано только для военных и иностранцев. В особых случаях, как, например, на придворных торжествах, допускались материи, тканные золотом и серебром, но исключительно для первых четырех классов (указ от 16 марта 1745 г.). Позволено было, однако, донашивать старые одежды из запрещенных тканей, но во избежание злоупотреблений решено было снабжать их клеймом. Кроме того запрещено было ездить четверней, исключение было сделано для иностранных дипломатов и землевладельцев, отправлявшихся в свои поместья, всем без изъятия запрещено было затягивать дома и экипажи черной материей по случаю траура. Русским мануфактурам приказано было сократить производство золотых и серебряных тканей, а ввоз материй, превышавших в цене 7 руб. за аршин, был вовсе отменен. Но в данном случае Елизавета раскаялась в отданном ею приказе. Ее щегольство от того пострадало, портнихи ее подняли плач, и вскоре мера эта была отменена. Негоцианты, ввозившие дорогие материи, получили лишь приказание сообщать об этом начальнику императорского гардероба, дабы императрица могла выбрать для себя лучшие из них. Но петербургские модницы отыгрывались на блондах и на других дорогих и изящных отделках. Поэтому в 1761 г. наложен был запрет на блонды иностранного происхождения.

Прямым последствием этого похода на роскошь явилось значительное развитие контрабанды. Это отозвалось на промышленности и торговле, но они страдали главным образом от двух причин совершенно другого порядка, – одной социальной, другой – политической. Социальная причина, существующая и поныне, заключалась в недостатке рабочих рук. История разработки соляных копей представляет тому любопытный пример. В 1745 г. правительство предложило Строгановым безграничный кредит на добывание и поставку необходимого для потребления количества соли. Те ответили: нам денег не нужно, дайте нам рабочие руки и пути сообщения. Правительство настаивало на кредите, могущественные промышленники отвечали упорным отказом: ни за какие деньги они не соглашались принять на себя эту поставку. Пришлось прибегнуть к мерам, бывшим в употреблении в старом Московском государстве, и генерал Юшков взялся за дело manu militari[7]. Но результаты оказались не особенно блестящими, и в 1746 г. указом велено было заставить Строгановых и их соперника Демидова снабжать солью петербургские и московские склады. Этот недостаток рабочих рук стоял в связи с явлением, на котором мне придется остановиться, – с массовым переселением крестьян, спасавшихся от притеснений и унижений крепостного права.

Политическая причина крылась в чрезмерном развитии монополий и привилегий, история которых, уже затронутая мною, почти сливается с историей Петра Шувалова. В 1742 г. у барона Шенберга были отняты большие заводы, предоставленные ему привилегией при Петре Первом, так как, управляя ими, он совершал всевозможные злоупотребления, но их отдали Шувалову, слывшему за человека, способного произвести их еще больше. В 1748 г. всемогущий родственник временщика оттягал для себя, для своей жены и для своих наследников эксплуатацию соляных копей в Архангельске и Коле. В 1750 г. беломорская коммерческая компания была освобождена от уплаты каких бы то ни было налогов, а компания эта имела во главе Петра Шувалова. В том же году он всецело захватил в свои руки торговлю зерном, треской и кожей.

При ближайшем рассмотрении оказывается, что большинство мер, относившихся к торговле и промышленности в царствование Елизаветы, диктовались соображениями не столь общественного, сколь частного характера, и стояли в связи с частными интересами, а интересы эти обыкновенно являлись интересами Петра Шувалова. Так, убедившись в превосходстве частной промышленности над казенной – в деле производства меди, – правительство решило в 1743 г. более не открывать в Оренбургской губернии заводов этой категории. Год и несколько месяцев спустя наступил полный поворот: приказано было увеличить число казенных заводов. Почему же? Потому что под председательством Шувалова была образована комиссия для переплавки медных монет. Эта операция обещала доставить крупные барыши председателю, и для осуществления их он предпочитал иметь дело с казной, а не с частными лицами.

Мне пришлось, однако, отметить и услуги, оказанные обществу этим универсальным дельцом, захватившим в свои руки частную и общественную собственность во всех ее видах. Чрезвычайно ценной мерой было упразднение внутренних таможен и застав. До этого преобразования крестьянин, доставивший в Москву воз дров, считал себя счастливым, если привозил домой половину продажной цены, – 16–20 копеек – за вычетом всех подорожных поборов: за наем экипажа, за переезд через мост, за постой и т. п. Нередко, при приезде в город с пустыми руками, ему приходилось оставлять у заставы свою шапку, рукавицы или пояс и впоследствии их выкупать. Некоторые из этих налогов равнялись лишь полушке, но ввиду того, что разменные монеты были редки, сборщик брал обыкновенно целое вместо дроби. Доходы с этих пошлин не достигали и миллиона рублей, равняясь 903 637 руб. в 1753 г., когда была произведена реформа. После того, как увеличили на 10 % ввозные и вывозные пошлины для внешней торговли, потеря эта была возмещена, указом 18 декабря 1753 г. было упразднено семнадцать внутренних мелочных сборов, что принесло большое облегчение экономической жизни страны и сослужило огромную службу делу национального объединения.

Однако внутренняя торговля шла довольно вяло. Меры, принятые для возбуждения ее деятельности, не были особенно удачны, как, например, запрещение в 1755 г. вывоза льна, спирта, меди и сала. Государство продолжало считать своим правом и обязанностью направлять ее в ту или другую сторону. Хлебная торговля точно так же подвергалась довольно часто действию временных запретов или ограничений, обусловленных плохим урожаем или какой-нибудь смелой спекуляцией. То, в неурожайные годы, производилась ревизия наличного хлеба, и землевладельцев заставляли продавать его под военным контролем, то продажа хлеба ограничивалась в целях пополнения запасов.