на критику Ф.-А. Лебрен де Шарметта и прочих представителей лагеря историков-провиденциалистов во Франции: чудесам и библейским аналогиям не место в описании прошлого, заявлял он[985]. Впрочем, позиция рационалистов (Дэвида Юма и Вольтера) его также не устраивала, поскольку концепция «безвольного инструмента», при помощи которой они пытались осмыслить феномен Жанны д'Арк, с точки зрения автора, оставляла «многие важнейшие факты ее эпопеи совершенно необъясненными»[986].

Главным в псевдоисторических построениях П. Каза по-прежнему оставалось имя героини Столетней войны, которую он величал исключительно Орлеанской Девой[987], вновь подчеркивая полнейшую аналогию между этим прозвищем и официальным «титулом» Бастарда Орлеанского и настаивая, что они являлись братом и сестрой, причем, возможно, не единоутробными, а родными[988]. Как и раньше, он утверждал, что Изабелла Баварская родила в 1407 г. девочку, которую, учитывая статус ее отца, Людовика Орлеанского, решено было спрятать подальше от глаз безумного Карла VI[989] Однако именно от своих истинных родителей Жанна унаследовала манеру уверенно держаться в любом обществе и выдающиеся способности, позволившие ей занять столь видное место на политической сцене[990]. И хотя изначально о существовании еще одного королевского отпрыска знал лишь весьма узкий круг лиц (имен которых Пьер Каз, естественно, не называл), постепенно истинное положение вещей открылось многим[991]. Этим обстоятельством объяснялось, в частности, приветствие, с которым Дева обратилась к герцогу Алансонскому при их первой встрече в Шиноне: «Добро пожаловать! Чем больше соберется [здесь] французских принцев крови, тем будет лучше»[992]. Тем же самым обстоятельством оправдывал П. Каз и тот факт, что Антонио Астезано посвятил свою поэму о Жанне д'Арк Карлу Орлеанскому, который с ней лично знаком не был, однако, согласно теории автора, являлся — как и Бастард Орлеанский — ее братом[993].

Кроме этих, в большей или меньшей степени основанных на источниках «доказательствах», Пьер Каз приводил в подтверждение своей гипотезы доводы, которые стоило бы отнести к области чистых предположений. Так, размышляя о судьбе Человека в железной маске, он — вслед за Вольтером — полагал, что этим загадочным персонажем являлся старший брат Людовика XIV, которого, благодаря заговору придворных, отстранили от управления страной[994]. А раз такой человек существовал в действительности, делал логичный вывод первый французский «батардист», значит, и Жанну д'Арк могли спрятать и ждать удобного случая, чтобы заявить о ней во всеуслышание[995]. Подходящий для этого момент настал, когда королевские войска начали терпеть одно поражение за другим и им срочно понадобился лидер, способный увлечь их за собой. По мнению Пьера Каза, таким лидером мог стать только представитель королевской семьи, вот почему Орлеанскую Деву ждал на политическом поприще успех: будь она «обычным» мистиком, ее миссия, вполне вероятно, окончилась бы провалом[996].

В отличие от трагедии «Смерть Жанны д'Арк», исторические комментарии к которой оказались, по всей видимости, слишком краткими, в своем новом двухтомном сочинении автор уделил особое внимание характеристике задействованных им источников (прежде всего — в ответ на критику Лебрен де Шарметта, упрекавшего его в незнании текстов XV в.). Судя по его ссылкам, он действительно ознакомился и с материалами обвинительного и оправдательного процессов Жанны, и с хрониками, и с поэтическими произведениями, хотя цитировал их крайне избирательно и только тогда, когда можно было использовать приведенные в них данные в подтверждение его гипотезы[997].

Вместе с тем Пьер Каз обратился к иконографии, которую не использовали ни Ф.-А. Лебрен де Шарметт, ни другие профессиональные историки начала XIX в. Речь, конечно, шла не о существовавших на тот момент вполне официальных «портретах» Орлеанской Девы, которые никоим образом не подтверждали теорию ее королевского происхождения, и даже не о подделках, которыми прославилась вторая половина XIX столетия[998]. И тем не менее — пожалуй, впервые в истории изучения эпопеи Жанны д'Арк — Пьер Каз решил опереться на изобразительные источники, каждый из которых, впрочем, отличался своей спецификой.

Первым из них стало надгробие Девы, якобы найденное лично автором в часовне Сент-Катрин-де-Фьербуа — той самой, где, согласно показаниям французской героини в 1431 г., она отыскала свой первый меч[999]. В деталях описав сложное путешествие из Бержерака в Шинон и Фьербуа, П. Каз переходил затем к внешнему виду обретенной им в конце концов «реликвии»:

Во славу [Девы] и в память о ее победах уже были установлены два монумента, один в Орлеане, а другой в Руане[1000], но ее могилы не существовало… [Однако] Франциск I оказался изобретательнее. Именно ему приписывают благородную идею воздвигнуть в честь Жанны д'Арк мемориальную усыпальницу в часовне Сент-Катрин-де-Фьербуа. Мы действительно почитаем цветы лилии как символ королевской семьи. Таким образом, в гробнице, возведенной [по приказу] Франциска I, лилии заменили отсутствующие останки, рассеянный [над Сеной] прах героини. Что же касается гербовой печати Франции, [украсившей надгробие], то ее следует рассматривать как подлинный ex voto, в котором соединились тайные намерения и сама личность заказчика[1001].

Очевидно, что французский «батардист» выдумал данное описание, ибо оно было крайне необходимо ему, чтобы подчеркнуть связь между усыпанным королевскими лилиями надгробием и принцессой Франции, каковой, с его точки зрения, являлась Жанна д'Арк.

Не менее любопытным оказывался и второй иконографический источник, к которому Пьер Каз обращался в поисках доказательств своей гипотезы, — вполне реальная и дошедшая до наших дней рукопись из Муниципальной библиотеки Гренобля, где она хранилась уже в начале XIX в. Кодекс, датирующийся 1461–1463 гг., содержал несколько поэм Карла Орлеанского с латинскими переводами, выполненными его секретарем Антонио Астезано, а также поэтические опыты последнего[1002]. По сообщению французского «батардиста», на fol. 9 манускрипта располагался инициал, в который были вписаны гербовые фигуры герцогов Орлеанских, а на полях присутствовало изображение двух ловчих птиц и павлина: в них Пьер Каз настойчиво предлагал видеть трех детей Людовика Орлеанского — Карла, Жана Бастарда Орлеанского и. Жанну д'Арк[1003]. Никаких дополнительных подтверждений своему прочтению данных маргиналий автор не приводил, однако это было и не нужно, поскольку даже современное состояние рукописи позволяет понять, что никаких птиц ни на этом листе, ни на последующих изображено не было[1004], а французский «батардист» попросту выдавал желаемое за действительное.

Примерно та же логика построения доказательной базы обнаруживалась и при обращении Пьера Каза к штандарту Жанны д'Арк, внешний вид которого к началу XIX в. был уже отлично известен как специалистам, так и простым обывателям — причем как из текстов, так и по визуальным источникам, благодаря многочисленным «портретам» французской героини. Мы помним, что на