— У меня не только мама врач. Но и папа, если ты еще не забыл. Мы ведь зачем сюда приехали, помнишь? — Она долила себе красного вина. — Я думала об этом. Я действительно сдала GAMSAT, как и говорила Питеру Энтикотту. И действительно набрала семьдесят четыре балла. И отсоси, не нагибаясь. — Несмотря на подобную лексику, Рози сохраняла дружелюбие. — Я подумала, что если пойду в медицину, то это станет символом навязчивой идеи об отце. Как будто я выбрала примером его, а не Фила. При этом даже мне было понятно, что такой ход мысли — типичное куку.

Джин постоянно повторяет: психологи совершенно не способны понять самих себя. Рози лишний раз подтвердила это. Зачем избегать того, что тебе нравится, в чем ты можешь преуспеть? Тратить три года, чтобы учиться на психолога, а потом еще несколько лет работать над диссертацией — и все для того, чтобы после этого называть себя термином «куку»? Притом что ее поведенческие, личностные и эмоциональные проблемы требовали куда более четких определений… Впрочем, я не мог согласиться и с термином как таковым.

Музей открылся ровно в десять часов тридцать минут, в очереди мы были первыми. Я спланировал нашу экскурсию так, чтобы охватить всю историю Вселенной, нашей планеты и жизни. Тринадцать миллиардов лет за шесть часов. В полдень Рози предложила отказаться от ланча, сэкономив время для осмотра экспозиции. Чуть позже она остановилась возле реконструкции знаменитых «следов Лаэтоли»[35]— отпечатков ног прямоходящих гоминидов, живших около 3,6 миллиона лет назад.

— Я читала статью об этом, — сказала Рози. — Там ведь были мать и ребенок, держащиеся за руки, верно?

Романтическая трактовка, но вполне правдоподобная.

— Ты когда-нибудь задумывался о детях, Дон?

— Да, — ответил я, забыв отсечь столь личный вопрос. — Но это представляется мне как маловероятным, так и неразумным.

— Почему?

— Маловероятным — поскольку я больше не уверен в проекте «Жена». Неразумным — потому что из меня получится неважный отец.

— Почему?

— Я буду обузой для своих детей.

Рози расхохоталась. Я счел это бестактным, но она объяснила:

— Все родители в той или иной степени — обуза для детей.

— И даже Фил?

— Особенно Фил. — Она снова рассмеялась.

В шестнадцать двадцать восемь мы закончили с приматами.

— Ой, неужели это все? — огорчилась Рози. — А можно еще что-нибудь посмотреть?

— Есть еще две экспозиции, — сказал я. — Но, возможно, ты сочтешь их скучными.

Я повел ее в зал небесных тел, где с помощью шаров различных размеров показан масштаб Вселенной. Экспозиция не столько зрелищная, сколько познавательная. Люди, не имеющие отношения к науке, тем более к естественным наукам, плохо понимают, что такое масштаб, — и даже не догадываются, насколько они крохотные в сравнении с Вселенной, зато какие гиганты рядом с нейтрино. Я очень старался заинтересовать Рози.

Потом мы поднялись на лифте и спустились по «Космической тропе» Хейлбрунов — спирали протяженностью в сто десять метров: шкала времени — от Большого взрыва до наших дней. На стенах — картинки и фотографии с редкими вкраплениями камней и ископаемых. Мне даже не нужно смотреть на них, поскольку я хорошо знаю историю, которую и попытался изложить — предельно точно и драматично. Мы спустились до нижнего уровня, где спираль обрывалась тончайшим волоском; в этой полоске и уместилась вся история человечества. Музей уже закрывался. Мы были единственными, кто стоял на краю тропы. Мне уже доводилось слышать реакцию людей, когда они оказывались в конечной точке маршрута. «Чувствуешь себя песчинкой, от которой ничего не зависит», — говорили они. Да, пожалуй, можно и так на это посмотреть. Возраст Вселенной действительно преуменьшает значимость наших жизней, исторических событий или того же «звездного часа» Джо ДиМаджио.

Но Рози скорее выразила вслух мои собственные ощущения.

— Вау, — произнесла она очень тихо, оглядываясь назад, в бесконечность. И тогда, в это ничтожно короткое мгновение вселенской истории, она взяла мою руку — и не отпускала, пока мы шли до метро.

Нам оставалось разобраться с последним важным делом до намеченного на следующее утро отъезда из Нью-Йорка. Макс Фрейберг, пластический хирург и потенциальный биологический отец Рози, сказавшись «занятым по горло», все же согласился принять нас ровно на пятнадцать минут ровно в восемнадцать сорок пять. Рози объяснила его секретарше, что пишет серию статей об успешных выпускниках университета для публикации в местной газете. Я с фотоаппаратом наперевес выступал в роли фотографа.

Добиться этого свидания было трудно, но куда труднее было взять пробу ДНК в кабинете доктора Фрейберга. Я стал думать об этом еще до поездки в Нью-Йорк и, признаться, сломал голову, пытаясь изобрести какой-то обходной маневр. Кольцо с шипами — чтобы пустить ему кровь во время рукопожатия — было бы наилучшим вариантом, но Рози сочла это социально недопустимым.

Она предложила срезать прядь волос — или тайком, или под предлогом того, что вихор может испортить фото. Наверняка пластический хирург был очень внимателен к своей внешности. Но, к сожалению, срезанный волос не годится для анализа: тут необходим корень. Рози захватила с собой пинцет. Впервые в жизни я мечтал о том, чтобы провести четверть часа в накуренной комнате: окурок решил бы все. Короче, надо было использовать любые возможности.

Клиника доктора Фрейберга занимала старое здание в Верхнем Вест-Сайде. Рози позвонила в дверь. Вышедший охранник проводил нас в приемную, стены которой были сплошь увешаны сертификатами в рамках и письмами благодарных пациентов.

Секретарша доктора Фрейберга — очень худая (ИМТ порядка шестнадцати), лет пятидесяти пяти, с непропорционально пухлыми губами — пригласила нас в его кабинет. Боже, и тут полно сертификатов! У самого Фрейберга имелся очевидный дефект: он был совершенно лысым. Тут даже метод пересадки волос бессилен. Ничто не указывало и на то, что он курит.

Рози очень профессионально вела интервью. Фрейберг описал некоторые процедуры — как мне показалось, весьма рискованные — и долго говорил об их важности для повышения самооценки. Хорошо, что мне досталась роль немого слушателя: искушение вступить с ним в научный спор казалось слишком велико. К тому же я был на удивление рассеян и никак не мог сосредоточиться. Мой разум все еще был поглощен эпизодом с нашими руками.

— Прошу прощения, — сказала Рози, — а нельзя ли что-нибудь попить?

Конечно же! Взять пробу с кофейной чашки!

— Разумеется, — ответил Фрейберг. — Чай, кофе?

— Кофе — отлично, — сказала Рози. — Черный без ничего. А вы выпьете?

— Нет, я не буду. Давайте продолжим. — Он нажал кнопку интеркома. — Рейчел, один черный кофе.