проскользнула и настало утро.

Кэт сказала язвительно:

– А вы как думаете?

Она вылила содержимое ночного горшка в помойное ведро, сморщив нос. Сполоснула горшок водой из кувшина и накрыла ведро тряпкой.

– Почему вы в этом доме? Разве мистер Хэксби не нуждается в вас на Генриетта-стрит?

Она резко повернулась ко мне:

– Вы полагаете, я бы здесь была, если бы в этом не было надобности? Вы думаете, я бы так поступила?

– Тогда почему?

– Потому что мне нельзя на Генриетта-стрит, даже если бы я этого хотела, – ответила Кэт. – Меня ищут.

– Кто?

– Не знаю, кто именно. Но это из-за того, что я позволила вам втянуть себя в ваши дела.

– Что случилось?

– Я вчера была в Клиффордс-инн. – Она наконец оставила в покое горшок и присела на стул у кровати. – В Пожарном суде слушалось дело о Драгон-Ярде. Мистер Хэксби представлял мистера Пултона, а сэр Филип Лимбери был со своим поверенным, а также с Громвелем.

– Лимбери? Знакомое имя.

Она посмотрела на меня так, будто я был идиотом.

– Вы его, конечно, помните. Фригольдер. У него свой план участка – мистер Хэксби говорил о нем по дороге в «Барашек».

Я кивнул с неразумным пылом и вскрикнул от боли.

– Что решили судьи?

– Перенесли слушание, как и надеялся мистер Хэксби, но только на неделю. Есть вероятность, что госпожа Хэмпни составила новое завещание, которое может затронуть ее права на Драгон-Ярд. Но дело не в этом. После я попала на тринадцатую лестницу.

Я не сразу понял, о чем она говорит.

– В здании, которое пострадало при Пожаре?

Она кивнула:

– Громвель входил туда, но его неожиданно позвали, и он оставил дверь незапертой, и я как дура вошла. – Она тяжело вздохнула. – Вы были правы насчет той двери, что ведет в переулок у «Полумесяца». Но этажом выше есть другой арочный проход, который может вести в тыльную часть нового здания, на четырнадцатую лестницу. – Она увидела мое недоумение и пояснила: – Где находятся комнаты Громвеля.

Моему уму, затуманенному сном и остаточным действием опия, требовалось время, чтобы осознать, о чем она говорит.

– Вы полагаете, госпожа Хэмпни могла войти этим путем? И кто-то мог вынести ее тело тем же способом?

– Я нашла картину у двери, выходящей в переулок, – сказала Кэт.

– Картину? Какую картину?

– Ту, что, как вы сказали, видел ваш отец. Над камином, когда он обнаружил тело. – Она снова наморщила нос. – Обнаженные женщины с сатирами.

Я встрепенулся в постели и был вознагражден приступом боли. Вот и это тоже. Мой отец, честнейший из всех людей, говорил правду, и ничего, кроме правды, даже в своем старческом слабоумии. А я был глупцом, к тому же самонадеянным, и этого не понял.

Резкая боль чуть утихла и расползлась от левой щеки вниз до левого бедра.

– Мне нужна новая доза, – пробормотал я.

– Еще не время, – сказала Кэт. – Если принимать слишком много, потребуется больше и больше, и потом вы не сможете остановиться.

– Картина. Почему она там оказалась?

– Я тоже сначала не поняла. Она стояла у стены, у самой двери, ведущей в переулок. Что, если они складировали всю мебель, о которой говорил ваш отец, у двери, прежде чем вынести?

Я кивнул, вспомнив тележку, которую я видел на Феттер-лейн, когда мы с Сэмом обнаружили переулок у «Полумесяца» и когда высокий беззубый мужчина прогнал нас, прежде чем постучаться в дверь. Кислая Мина.

– Почему оставили картину?

– Возможно, они ее не заметили. Ее не видно, если открыть дверь. Она не очень большая.

– Вы ее забрали?

– Нет, – сказала она. – Потому что Громвель вернулся и застал меня там.

У меня закружилась голова. На миг я забыл о боли, забыл о том, что мне нужен опий. Кэт казалась такой маленькой. Она примостилась на краешке стула, уйдя в себя, как ребенок, который боится наказания. Она пристально смотрела на меня.

– Вы дура, – сказал я, злясь, что она подвергла себя опасности, и еще больше злясь на себя, что втянул ее в это дело. – Дурочка.

– Я не дура, сэр, – резко выпалила она, – хоть вы и вправе так меня называть.

Мы замолчали.

Она сказала:

– Я убежала. Мне повезло. Но он видел мое лицо, и до этого видел меня с мистером Хэксби. Поэтому я пришла сюда. Чтобы спрятаться.

Еще один день и одна ночь проплыли мимо меня по течению из сна и фантастических грез, расцвеченных опием. Только в пятницу, через неделю после пожара, в котором погиб Челлинг, я впервые почувствовал себя более-менее прежним человеком. Я был слаб, отчасти из-за нехватки пищи. Но больше не испытывал смертельной усталости.

Впервые я отказался от утренней дозы лауданума, когда Маргарет его предложила. Боль была сильной, но я подумал, что могу ее вынести или, по крайней мере, постараюсь с час или два.

Я велел Маргарет прислать ко мне Сэма. Он, подпрыгивая, пересекал комнату и присвистывал, как делал всегда, когда волновался или сталкивался с затруднением.

– Я хочу встать, – сказал я.

– Маргарет говорит, вам надо еще полежать в кровати.

– Кто здесь хозяин?

Сэм пожал плечами и промолчал. Здоровой рукой я бросил в него кружку, но переоценил свои силы. Кружка не долетела до цели.

– Нужно время, пока раны не заживут, – сказал он. – Они обе так говорят.

Обе? Маргарет и Кэт?

– Нет известий из Уайтхолла? – спросил я.

– Я отправил посыльного с запиской в контору вашего начальника. Госпожа Хэксби ее написала от моего имени. Чтобы они знали, что вы не едете в Шотландию.

Госпожа Хэксби? Кэт, несмотря на свою юность и низкое положение, завоевала уважение Сэма. Или он ее боялся, что было почти одно и то же.

Я сказал:

– Правильно сделал.

– Они присылали во вторник человека узнать, как вы. Маргарет объяснила, и он ушел.

– Они знают про пожар?

Сэм кивнул.

– Но не?..

– Нет, хозяин. Все думают, что Челлинг напился в стельку и устроил пожар, а вы обгорели, пытаясь его спасти. По крайней мере, так все говорят.

Я откинул покрывала. Сморщился от боли, которую вызвало это усилие. Потрогал лицо. Правая сторона чесалась от щетины, почти бороды. На голове повязка, полностью скрывающая левую щеку.

Сэм кинулся ко мне:

– Хозяин…

– Я встаю. Помоги мне.

Мы оба невольно взглянули на мое тело. На мне была отцовская сорочка, залатанная и изношенная, но приятно мягкая и знакомая. Под сорочкой скрывались перевязи. Левая нога была нетуго забинтована. Правая – белая и волосатая, как и прежде.

Я предпринял неимоверное усилие и стащил правую ногу с кровати. Она свесилась вниз.

– Давай. Помоги мне