— Бедная девушка со страху потеряла ориентацию во времени и пространстве, — сказал Глеб, наблюдая, как Дуня постепенно набирает скорость. — Сейчас она проскочит через кусты, сверзится с обрыва в карьер и пойдет ко дну, как Муму, даже и без камня на шее. Пожалуй, я сейчас побегу за кустами ей наперерез и успею перехватить потенциальную утопленницу на краю обрыва.

— Стой! — схватил его за руку Викентьев. — Девушку, конечно, жаль, но ради общего блага можно пожертвовать одной человеческой жизнью.

— А как же «слеза ребенка», которую нельзя пролить даже ради всех благ для всех на свете? Или для тебя великий русский писатель Федор Михайлович Достоевский не авторитет?! — возразил Панов, пытаясь вырвать свой рукав из цепкой пятерни Викентьева.

— Когда Додик сорвал с Дуни трусики-стринги, я успел заметить, что она уже далеко не ребенок! А про слезу великовозрастной девицы Достоевский ничего не говорил! — Викентьев ухватил Глеба за куртку уже двумя руками. — И взвесь на весах справедливости огромные плюсы и минусы, к сожалению, неизбежные! Если Дуня Артюнянц сейчас утонет, максимум через неделю во всем огромном мегаполисе исчезнет организованная преступность. Артюнянц наприхватизировал себе в карман многие миллиарды! Там, на террасе, не более пятидесяти человек. Артюнянц за голову каждого из авторитетов, повинных в смерти его дочери, назначит награду в миллион евро! Что ему стоит выделить сотню миллионов, если у него миллиарды несчитанные?! Через неделю никого из дочкиных обидчиков уже не будет в живых. Скажи, тебе лично повредит миллион евро в твоем кармане?

— Не повредит, — согласился Глеб. — Но аппетит приходит во время еды, и я уверен, что одним миллионом ты не удовлетворишься, захочешь получить побольше, благо все преимущества перед другими будущими соискателями артюнянцевской премии тебе предоставил счастливый случай. Хотя я его счастливым не считаю, и не только из-за обреченной стать жертвенной козой Дуни. Я тоже не хочу жертвовать своей относительной, но свободой, которую имею, и садиться в тюрьму за недоносительство о готовящемся убийстве двух и более лиц!

— Какая еще тюрьма?! — возмутился Викентьев. — Ты забыл, что Артюнянц ассигнует сто миллионов, а я и те, кто тоже успеет подсуетиться, получим на всех только пятьдесят! Еще пятьдесят миллионов евро пойдут сам знаешь кому! И следственные органы не найдут состава преступления ни в одной смерти. Все убиенные погибнут от несчастного случая, самоубийства, длительной, не замеченной раньше врачами болезни и тому подобное. А я куплю себе виллу на итальянском курорте и тебя, так и быть, приглашу в гости.

— Должен тебя огорчить, не даст Артюнянц по миллиону евро за каждую голову из пятидесяти погубителей Дуни, потому что Дуня не его дочь, — охладил пыл Викентьева Глеб. — Дуня только родственница Артюнянца.

— Но хоть тысяч по сто евро за ликвидацию каждого погубителя родственницы он не пожалеет? — с надеждой спросил Викентьев, но хватка его ослабела.

— И по 100 тысяч рублей он не даст, потому что Дуня — очень дальняя его родственница, — добил надежды Викентьева Глеб.

— Ну тогда беги, спасай девушку, — опечаленный Викентьев отпустил Глеба, тот помчался Дуне наперерез и успел перехватить беглянку буквально на краю бездны.

В это время на террасе ресторана как будто второй ангел вострубил. В роли вострубившего ангела выступил господин Табунов. Он возвысился над образовавшими всеобщую кучу-малу авторитетами, разъяренно рвущимися к Додику и рвущими его на клочки, и взревел, подобно тревожной сирене:

— Чу! Я слышу лязг затворов — патроны досланы в патронники! Автоматы взяты на изготовку! Я обоняю вонь выхлопных газов от работающих вхолостую моторов! Мои уши вянут от жуткой матерщины водителей! Это киллеры, посланные Артюнянцем по наши души, застряли в пробке. Пропустите меня к нему, я хочу видеть этого олигарха! Желаю крикнуть ему прямо в лицо: «Ты, Артюнянц, приказал киллерам убить нас всех, так пусть убивают! И меня убивай, но не унижай! Почему ты пообещал киллерам по миллиону евро за голову каждого, здесь присутствующего, а за мою только девятьсот тысяч?! Разве областной авторитет хуже столичного?! Разве моя разнесенская ОПГ малочисленнее, чем та же чертановская?! Мы все равны перед понятиями! Ты понятия не уважил, неблагодарный олигарх, а ведь только по понятиям ты смог наприхватизировать себе общенародной собственности на многие миллиарды долларов и евро! Что? Ты утверждаешь, что прихватизировал не по понятиям, а по законам? Но если гордого, свободного, откормленного отборным зерном и отпоенного ключевой водой скакуна назовут для маскировки хромым, слепым, глухим и кособоким одром и сивым мерином, он от этого в одра и сивого мерина не превратится! Скакун останется скакуном, свободным, гордым и не объезженным никакими крючкотворами и лоббистами! Отвечай, нахальный олигарх, как ты смеешь гордого скакуна обзывать сивым мерином?!»

Авторитеты на время оставили погребенного под обломками мебели Додика и в изумлении уставились на расходившегося ДДТ.

«Похоже, Табун чеканулся», — подумали они и, несмотря на понятное к нему недоброжелательство из-за отхапанной «Золотой горы», даже посочувствовали съехавшему с катушек братану.

Ничего удивительного, такие переживания! Сначала сын оказался геем, а потом всех, в первую очередь отца, этот мерзавец подставил под пули киллеров. Вот отец его и убил, как Тарас Бульба непутевого Андрия. Но Тарас все-таки застрелил сына из ружья, на расстоянии. Табун раздавил своего отпрыска столешницей. Это как-то менее эстетично и сильнее влияет на нервную систему. Но большинство никакого сочувствия к понаехавшему тут в Москву провинциалу не проявило, напротив, ему насмешливо посоветовали прекратить придуриваться и оставить напрасные надежды прикрыться от артюнянцевской мести справкой о психзаболевании.

— Если ты думаешь, что Артюнянц за похищение родной кровиночки станет рядиться в суде, как какой-то лох или фраер, ты действительно рехнулся! Нет, он рискнет разбираться со всеми реально по понятиям, и нам следует покупать себе не справки из дурдома, а бронежилеты. Кстати, оно и обойдется дешевле!

В заключение свое веское суждение высказал Имярек. Он сказал, что всегда и по всем вопросам присоединяется к мнению большинства.

— Вот это по понятиям! — одобрил слова авторитета Гоги Ткварчельский.

— Предлагаю не тратить время на ропот и насмешки, — продолжал грозный атаман, — а немедленно покинуть небезопасную территорию, пока экстрасенсорные слуховые галлюцинации ДДТ не стали реальностью.

Все знали, что Имярек зря слов на ветер не бросает, и народ ринулся из ресторана толпой. Имярек в качестве председателя толковища бежал впереди и так быстро, как будто скакал на лихом коне. Но, пробегая мимо Додиковой машины, никто не мог сдержать своих эмоций и каждый старался хотя бы пнуть ее тем, что было под рукой: кто — ножом, кто — кастетом, кто — пистолетом. Добежали до своих «мерседесов», ввалились в них, не успели даже пристегнуться, рванули на полной, помчались на пределе — и только «пыль, пыль, пыль…» из-под бешено вращающихся колес!

На террасе ресторана остались только воздевающий руки к небесам господин Табунов да придавленный столешницей недвижный Додик. Когда товарищи его криминальных трудов скрылись за горизонтом, ДДТ перестал изображать на себя витию и черного вестника смерти, опустил руки долу, осмотрелся вокруг, увидел Дунины трусики-стринги, одиноко висящие на стуле, безнадежно покачал головой, вышел на улицу, поднял валявшийся на земле Дунин туфель и, не обнаружив ни поблизости, ни окрест самой Дуни, покачал головой снова, еще безнадежнее.