— Чудесно! — Он забирает у меня коробки. — Вам нужен чек?

— Нет, не нужен, спасибо.

Мужчина открывает коробки и вываливает их содержимое в большую кучу одежды. Я знаю, что мне пора уходить, но не могу сойти с места. Я так и стою, глядя на гору одежды. Это больше не вещи Бена. Это просто тряпки в куче другого тряпья.

Что я наделала?

У меня были вещи Бена, а теперь их нет.

Мужчина берет часть одежды в охапку и относит в заднюю комнату. Я хочу вернуть вещи Бена. Зачем я их отдала? Что он будет носить? Мне хочется перепрыгнуть через прилавок и зарыться в кучу тряпья в поисках вещей Бена. Мне нужно вернуть их! Однако я оцепенело стою, в шоке от того, что сотворила своими руками. Как я могла это сделать? Зачем я так поступила? Видит ли Бен там, где он сейчас, что я натворила?

— Мадам? — зовет меня мужчина. — Вы в порядке?

— Да. Простите.

Развернувшись, я возвращаюсь к машине. Я не могу повернуть ключ в замке зажигания. Не могу завести мотор. Я могу лишь биться головой о руль и поливать его слезами. Моя щека давит на гудок, но мне плевать.

Оставив ключи на переднем сидении, я вылезаю из машины и бегу. Я бегу и бегу, несмотря на то, что на улице холодно, несмотря на то, что тело горит, несмотря на то, что, похоже, у меня начался жар. А потом внезапно и резко останавливаюсь, осознав, что не могу убежать от себя самой. Я перехожу улицу и бреду по тротуару, пока не натыкаюсь взглядом на бар. У меня нет с собой кошелька, нет ключей, но я всё равно захожу внутрь. Еще достаточно рано, поэтому меня не останавливают на входе. Я сажусь за барной стойкой и пью пиво, бокал за бокалом, пока меня не развозит. Затем, сделав вид, что иду в уборную, выскальзываю наружу — не заплатив, не дав чаевые, даже не поблагодарив. Дойдя до дома, я понимаю две вещи: в квартиру мне без ключей не попасть и я заболела.

Меня тошнит и выворачивает прямо на газоне у дома. Сейчас всего восемь утра. Соседи видят меня, но мне, опять же, плевать. Опустившись на траву, я отключаюсь. Прихожу в себя я где-то около одиннадцати дня, еще недостаточно протрезвевшая для того, чтобы вспомнить, где мои ключи. Чтобы попасть домой, мне остается сделать только одно — позвонить Анне.

— Ну хоть мне позвонила, — говорит она, приехав. — Это самое главное.

Я ничего не отвечаю.

Анна поднимается по лестнице, открывает мою дверь и придерживает ее для меня.

— Ты напилась? — шокировано спрашивает она. В любое другое время ее бы это насмешило, но не сейчас, хотя меня саму это забавляет. — На тебя это не похоже.

— Выдались тяжелые дни, — отвечаю я, плюхаясь на диван.

— Хочешь об этом поговорить?

— Ну, у меня умер муж, это тяжело пережить. — Мне не хочется говорить с ней об этом. Мне ни с кем не хочется говорить.

— Я знаю.

Анна принимает мой саркастический ответ как искреннее признание. Она, конечно же, осознает, что я насмехаюсь, но по-прежнему отвечает мне дружеским пониманием, и мне не остается ничего другого как действительно быть с ней искренней.

— Я убрала его вещи, — говорю я, внутренне готовясь к тому, что за этим последует разговор по душам. Мне не хочется вспоминать о нашей последней беседе, о нашей ссоре, но я уверена, что Анна припомнит всё это.

Подруга пододвигается ко мне на диване и обнимает меня одной рукой.

— Его одежду я отвезла в Гудвилл.

Гудвилл! Вот где мои ключи.

— Мне так жаль, Элси, — отзывается Анна. — Но я горжусь тобой. Очень, очень тобой горжусь. — Она поглаживает меня по руке. — Ты молодец. Не знаю, смогла ли бы поступить так же, будь я на твоем месте.

— Что? — поражаюсь я. — Ты же буквально требовала, чтобы я продолжала жить дальше! Ты сказала, что я должна убрать его вещи!

— Сказала, — кивает Анна, — потому что это и следовало сделать. Но это не значит, что я не знала, как это трудно.

— Тогда почему ты говорила об этом так, будто это легче простого?

— Потому что тебе нужно было это сделать, и я знала, что ты сможешь. Никто не хочет подобного делать.

— Угу. Никому другому и не надо.

Я хочу, чтобы Анна ушла, и она об этом прекрасно знает.

— Прости меня за тот вечер. Я повела себя бестактно. Я, правда, очень сожалею об этом, — извиняется она.

— Ничего страшного, — отвечаю я. И это действительно так. Мне тоже следовало бы извиниться, но у меня нет желания сейчас с кем-либо говорить.

— Хорошо. Что ж, я пойду. — Анна встает. — Я тебя люблю.

— Я тебя тоже, — отвечаю я, надеясь, что это сойдет за «я тебя люблю». Я на самом деле ее люблю, но сейчас не хочу произносить этих слов. Не хочу ничего ощущать.

Она уезжает, и я провожаю ее машину взглядом из окна. Наверное, она поедет на встречу с Кевином, расскажет ему об этом маленьком эпизоде, и он возьмет ее за руку и пожалеет: «Бедняжка, должно быть, тебе трудно приходится», как будто весь мир ополчился против нее, как будто она этого не заслуживает. Я ненавижу их обоих за то, что они могут тяжко повздыхать, построить серьезные физиономии, посетовать на то, как мне сейчас нелегко, а потом отправиться в кино и посмеяться над дебильными шутками.

На следующее утро я отправляюсь к Гудвиллу за своей машиной. Ключи так и лежат на переднем сидении, но из машины ничего не стащили. Сказать по правде, меня это приводит в бешенство. Меня бесит то, что вселенная решила помочь мне именно сейчас, а не тогда, когда мне действительно это было нужно.

В понедельник на работе меня раздражают незнакомые посетители. Я угрюмо помогаю им в случае надобности, а потом недовольно бурчу себе под нос, посылая их куда подальше. К приходу мистера Каллахана, я чувствую себя выжатой как лимон.

— Здравствуй, милая, — говорит он, протягивая ладонь, чтобы коснуться моей руки.

Я инстинктивно отстраняюсь, но мистер Каллахан, видимо, не обижается.

— Плохой день? — спрашивает он.

— Можно сказать и так.

Я берусь за ручку тележки с книгами, которые нужно вернуть на полки. Это не входит в мои обязанности, но такой способ окончания разговора с мистером Каллаханом кажется мне более любезным. Однако мистер Каллахан не понимает намека и идет следом.

— Со мной как-то раз тоже случился плохой денек, — улыбается он.

Обычная шутка, но она проходит мимо меня. Мистер Каллахан стремится поднять мне настроение, а мне этого не нужно. Если честно, я даже не уверена, что помню, как это — улыбаться естественно. Как это происходит? Приподнимаются уголки губ?

— Неудачная шутка, — машет мистер Каллахан рукой, тем самым отмахиваясь от собственной шутки и прощая меня за то, что я над ней не посмеялась. — Я могу вам чем-нибудь помочь?

— О… — Мой взгляд прикован к верхней полке, а я даже не помню, что на ней ищу. Приходится посмотреть на книжку в руках. Мозг не фиксирует детали. Номера на книгах вылетают из головы прежде, чем я успеваю перевести взгляд на стеллаж. — Нет, спасибо.