Но вот однажды загорается белая полоса индикатора под потолком, герметичный шлюз бесшумно разъезжается в стороны. Из коридора в бункер струится темнота и пронизывающий холод. И как тут люди работают? Это же просто арктические температуры!

Сергей поднимается, встает, закрывая меня. Снизу практически ничего не видно, но я замечаю четыре пары сапог: к нам спустились четверо, двое солдат и двое штатских в красных монолитных комбинезонах. Они все вооружены, но пока не собираются нам угрожать: у работников офиса пистолеты в кобуре на ремне, у солдат — винтовки за плечами и что-то под защитным жилетом, не берусь даже предполагать. Один из пришедших, светловолосый человек в красном, делает шаг вперед:

— Добрый день. Мое имя ЛМ-815. Приказом от третьего января две тысячи сто двадцать второго года вы освобождены и имеете право перейти под наблюдение системы контроля центра. Вы получите право свободы передвижения, но ваша геолокация, встречи с другими элементами Системы и разговоры будут записываться. Вы согласны?

— Да, — отвечает Сергей прежде, чем я успеваю подумать о пользе или невыгодности такого положения.

Нам приходится еще и подтвердить согласие: поставить отпечатки пальцев на сканер, встроенный в электронную версию договора. Сергей отмечает сначала себя, потом, осторожно приподняв мою безвольную руку, прикладывает указательный палец к сканеру. Из черного полупрозрачного экрана, который держит в руках один из военных, поднимается белая голограмма с нашими именами. Меня по-прежнему зовут Васильева Юля, хоть это и неправда.

— Благодарим за содействие, — ровным механическим голосом отвечает менеджер, когда Сергей, а за ним и я оставляем отпечатки пальцев вместо привычной подписи. — Просим вас пройти в инженерно-медицинский отдел для чипирования и внесения ваших данных в Систему.

Я совсем ничего не соображаю, но даже сквозь туман слово “чипирование” слышу очень хорошо. Пол снова плывет и покачивается, и, когда Сергей наклоняется ко мне, слабо сжимаю рукав его рубашки:

— Зачем ты согласился?! Они не дадут нам теперь свободы!

Приступ кашля не дает договорить. Он выворачивает легкие наизнанку, скручивает судорогами все тело. Сергей, тяжело вздохнув, снова поднимает меня на руки, и я бессильно опускаю голову ему на плечо. Лбом чувствую колючую щетину наставника.

— Свобода — понятие относительное, — тихо говорит он все с тем же поразительным терпением. — У нас нет другого выхода. Если не хотим стать частью Системы, мы должны покориться сейчас, чтобы потом знать, против чего играем.

— Если согласимся на их условия, то вообще больше не сможем играть, — я снова кашляю, задыхаясь, с трудом могу связать два слова.

— Поторопитесь там, — равнодушно и механически требует человек в красном комбинезоне. Сергей молча кивает и вместе со мной выходит из бункера первым. Когда тесная и холодная камера остается позади, я чувствую, как он неслышно вздыхает с облегчением, вот только мне легче не становится. Яркий свет длинных ламп в коридорах постепенно гаснет, и я не помню, куда и как долго мы идем: иногда открываю глаза, но, кроме потолка и синих светодиодных ламп, ничего не вижу.

Правда, спустя некоторое время они сменяются до стерильности белоснежным монолитным блоком, до боли напоминающим мне больничную палату. Сергея больше нет рядом, а я лежу на кожаном кресле, и в глаза снова светит слепящая лампа. Кто-то наклоняется надо мной, но вместо лиц у людей — маски, которые потом и вовсе становятся размытыми белыми пятнами. Чьи-то руки в стерильных перчатках закатывают мне рукав рубашки, и я понимаю: все кончено. Сейчас настроят микрочип, введут его, и я стану частью Системы, “элементом”, как называют тут людей… Людей ли? Безымянных, бесчувственных, больше похожих на биороботов. И хуже всего мне от собственного бессилия.

Я злюсь на себя за слабость и невозможность сопротивляться, злюсь на Сергея за его странную сговорчивость и игру по непонятным правилам, которая теперь становится бессмысленной. Слезы сползают по щекам и горечью касаются губ, я их молча глотаю и запрокидываю голову, чтобы никто не видел.

Кто-то мягко кладет мою голову ровнее и удобнее. На лицо опускается холодная маска с эфиром, и, вдохнув несколько раз, я снова отключаюсь. Помню только яркий свет, длинные тонкие ампулы и прикосновения чужих рук, неожиданно осторожные и бережные.

Удивительно легко и спокойно становится спустя несколько часов. Жар словно бы отступает, горло больше не болит, и нет больше вечной тяжести в груди, которая сопровождала меня из-за болезни вот уже не первый год. Странно, но разум остается ясным и я не чувствую себя неживым механизмом. Интересно, чувствуют ли что-то механизмы?..

Я пытаюсь подняться, но после наркоза ноги все еще ватные. Медик в белом гермокостюме и изоляционной маске помогает лечь обратно на кушетку:

— Погоди вскакивать, — слышится его хрипловатый голос из-под маски, и хотя я еще плохо соображаю, но готова поклясться, что он мне очень знаком. — Поспи еще немного.

Я покорно ложусь обратно, но, не успевает медик отвернуться, как дверь в кабинет распахивается, и влетает встрепанный Север:

— Она жива?! Вы сделали?.. Где она? Мы же договаривались!

Если это сон, то я не хочу просыпаться. Сполоснув руки под краном в углу, медик снимает маску, и я вижу знакомые черты, которые вот уже десять лет не могу забыть. Короткая седая борода и усы, очки, сломанные точно посередине и временно-постоянно закленные мембраной, добрые голубые глаза и сильные загорелые руки, таким знакомым движением расставляющие пробирки на столе. Я с трудом приподнимаюсь на локте, голос подводит и срывается:

— Деда, это ты?..

Человек в белом костюме оборачивается, и вот уже я уверена, что не ошиблась и ошибиться не могла: даже спустя столько лет я слишком хорошо его помнила и слишком часто вспоминала. Север, хитро улыбаясь, стоит у закрытой двери, из-за его плеча выглядывает незнакомая светловолосая девушка в таком же белом халате, а дедушка присаживается на край кушетки и берет мою похолодевшую руку в свои широкие теплые ладони.

— Ну здравствуй, Ксюшенька. Узнала-таки…

Только он называл меня таким милым домашним именем. Всхлипываю теперь уже от радости, зарываюсь носом в его комбинезон, насквозь пропахший химией, и чувствую, как он неловко и неуклюже гладит меня по голове. Как?! Как такое возможно?

Север и незнакомая, но очень милая девушка подходят ближе. У моего друга в руках часы — интересно, как он их нашел?

— Возьми, — просит он и тут же сам вкладывает мне в руку холодные звенья. Стрелки больше не сходят с ума, ровно на середине циферблата — отметке 12 — они остановились и, немного погодя, словно бы узнали меня и зашевелились снова. Легкое и едва слышное “тик-так” разбивает напряженную тишину.

— Микрочип, который по распоряжению следовало ввести тебе, теперь в этих часах, — поясняет Север. — Система считает их за живое существо, потому что бионически они настроены на тебя. Проглотила и не подавилась, — добавляет он, и мы невольно смеемся с огромным облегчением, даже дедушка улыбается, и я вижу, как теплеет его мягкий и добрый взгляд, когда от глаз разбегаются лучики морщинок. — Так что, если вдруг соберешься сделать что-нибудь противозаконное — просто сними часы, — заключает он, и мы снова взрываемся хохотом.