Вожак и его охрана, не оглядываясь, гнали прыгунов. «Тварь какая! – подумал Елисеев. – Видать, важная птица, раз его так берегут. Ну ничего, сейчас ты у меня вспомнишь, что такое сила притяжения!»

Уложив ствол винтовки на камень, Клим прицелился в шею прыгуну, на котором восседал вожак. Прыгун был крупный, светло-палевый, молодой и сильный. Такой может идти на задних лапах «широким шагом» весь день и не устать. На секунду в глубине души Елисеева возникла жалость к неповинному ни в каких грехах животному, но тут же перед глазами встала пылающая юрта, свернувшаяся клубком мертвая женщина, падающий в траву старик, и Клим плавно потянул спуск.

Винтовка грохнула, и прыгун вожака, «сбившись с ноги», полетел на землю. Клим уже выцелил следующую жертву и снова попал. Он не стрелял в людей – на фоне крупных туш прыгунов их тела были малы, а значит, возникал риск не попасть. Рисковать же Елисеев не мог и бил по скакунам, бил, как в тире, спокойно и расчетливо. Он стрелял и в промежутках между выстрелами слушал – стреляют ли на холме. Пальба там не утихала, и Клим радовался этой грозной музыке, для многих находчиков ставшей похоронным маршем.

Спешив шестерых из семи всадников, Елисеев вынужден был сменить позицию – к великому удивлению Клима, у вожака оказалось такое же, как и у него самого, оружие. Спрятавшись за труп прыгуна, человек в длиннополой крутке выстрелил дважды – и оба раза пули выбили каменную крошку совсем рядом с головой Елисеева.

Гадать, откуда у врага пулевая винтовка и не тот ли это ствол, из которого по Климу уже стреляли во время памятного налета на поезд, времени не было. Съехав с камня на животе, Елисеев упал в траву и откатился в сторону. Телохранители вожака пошли в атаку, подняв арбалеты. Клим практически машинально, без злобы, застрелил троих и поменял обойму. Его сейчас более всего занимал последний оставшийся в живых прыгун, что спокойно опустил голову к земле и жевал траву в стороне от боя.

Понеся потери, нападавшие тоже залегли и принялись осыпать то место, где, по их мнению, находился Елисеев, градом болтов. Вероятность того, что один из них мог попасть в цель, была высока, и Клим, разозлившись, открыл ураганный огонь, благо патронов хватало.

Он отвлекся буквально на несколько мгновений, потеряв из виду и пасущегося прыгуна, и главаря бандитов, по-прежнему отлеживающегося за тушей убитого животного. Болты перестали свистеть в воздухе. Елисеев приподнял голову, и его бросило в жар – по траве, придерживая одной рукой винтовку, к прыгуну бежал человек. Теперь он был без шляпы, и Клим ясно различил на гладко выбритом черепе рисунок, изображавший паука с красными пятнышками на черном брюхе.

– Каракурт! – взревел Клим, вскакивая на ноги. Он бежал и стрелял, не видя ничего вокруг, кроме этой лоснящейся от пота головы и этого мерзкого паука. И когда ему под ноги попался тяжелый арбалет, выпавший из мертвых рук своего хозяина, Клим не сразу понял, что все – он проиграл. Пролетев несколько метров, он сильно ударился, но винтовки из рук не выпустил и сразу же вскочил, хотя голова гудела, а во рту ощущался солоноватый вкус крови.

Каракурт уже сидел в седле. Победно вскинув руку, он ударил зверя пятками, поднимая его на дыбы, и погнал прочь. Клим наудачу выстрелил несколько раз вслед и, конечно, не попал…

Впору было упасть в сухую траву и завыть от злости и обиды, но на холме все так же грохотали винтовки Цендоржа и Лускуса. Все противники Елисеева были мертвы, и он, прихрамывая, побежал к долине, на ходу набивая в запасную обойму патроны.

* * *

Шебше-Эдей умирал долго. Тяжелая бронзовая стрела пробила ему грудь, и старый монгол чувствовал ее острие рядом с сердцем. Он лежал на спине, и чужое бирюзовое небо с каждым вздохом качалось над ним, как потолок юрты качается над колыбелью младенца. Степь звенела голосами насекомых, шумела травами, над ней раскатывались птичьи трели. Потом звуки исчезли, осталось только небо и царапающая боль за ребрами.

«Я буду первым монголом, который уходит в это небо», – подумал Шебше-Эдей. Тут же пришла другая мысль – нет, не первым. Здесь, на этой чужой земле, погибли уже сотни его соплеменников. «Значит, я не буду одинок там, наверху. Мы поднимемся высоко-высоко, сядем на небесный стол и станем смотреть на наших детей, внуков и правнуков». Мысль о правнуках отозвалась болью – что стало с ними, спавшими в юрте вместе со своей матерью? Живы ли они? «Я скоро это узнаю», – подумал старик, и это была его последняя мысль. Он закрыл глаза, из сухого горла вылетел клекот, подобный тому, что издает раненый коршун. Шебше-Эдей вытянулся, скрюченные пальцы набрали полные горсти травы. Он так и не увидел, как набежавший со стороны гор Елисеев атаковал осаждавших холм находчиков; как те, заметавшись под перекрестным огнем, рванулись к собранным коногонами у подножия холма прыгунам; как на помощь всадникам сыпанули из кустов невесть откуда подошедшие пешие бойцы; как внук Цендорж, бросив винтовку, взял в каждую руку по гранате и побежал вниз по склону; как грянули один за другим два взрыва и черный дым повис над долиной, точно грозовая туча…

* * *

Из дневника Клима Елисеева:

Мы вернулись. Вдвоем. Цендорж Табын, мой друг и помощник, человек, не раз спасавший мне жизнь, погиб в бою с отрядом снейкеров. Он погиб, а я… Я упустил Каракурта, проклятого голландца, выродка Ван Варенберга. Лиссаж со своей бригадой преследовал его банду две недели, загоняя в горы. Так получилось, что остатки банды – первыми верховые на прыгунах, а затем и пешие, что так некстати вмешались в бой у холма – вышли на становище старого Шебше-Эдея и его внучки Жаргал. Это их смерть я видел с горного склона, а в юрте сгорели заживо племянники Цендоржа. Он отомстил, забрав с собой не менее полутора десятков врагов. С гранатами в руках Цендорж атаковал людей Каракурта и подорвал себя вместе с ними. Нас от смерти спас подоспевший эскадрон нармильцев во главе с премьер-майором. Была жаркая рубка, и снейкеры полегли практически все, но пока жив Каракурт и этот загадочный Бигбрасса, месть не будет полной. То, что не суждено сделать Цендоржу, сделаю я. Теперь это мое дело, мой долг.

К сожалению, я не могу сейчас же начать охоту на снейкеров. Прямо там, в безвестной пригорной долине, мы сели на прыгунов и в сопровождении конвойного десятка нармильцев скорым маршем, обогнав обоз с ранеными, двинулись в Фербис. Лиссаж получил недвусмысленный приказ от Лускуса – устроить «степной террор» и покончить с бандитизмом на Медее.

Нам же предстоит создавать полноценные вооруженные силы, которые могут оказать реальное сопротивление экспедиционному корпусу Великой Коалиции. Над колонией нависла опасность. Прибыв в Фербис, Лускус уже через час собрал секретное совещание, на котором было решено ускоренными темпами начать постройку военной техники и в разы увеличить выпуск оружия. Приказы и директивы посыпались, как из рога изобилия. На побережье разворачивается сеть наблюдательных постов, создается Корпус пограничной стражи. В степь и к горам отправлены так называемые «наблюдательные отряды», по сути являвшиеся контрдиверсионными группами. Перед этими людьми, которых готовил и инструктировал Панкратов, стоял целый спектр задач – от фиксирования случаев пролета над нашей территорией разведывательного турболета противника до выявления и уничтожения вражеской агентуры.