Апраксин и Гордон с провожающими долго стояли на пристани, пока яхта и карбас не исчезли за поворотом…

Апраксин пригласил Гордона:

— Прошу, Петр Иванович, откушать, поведаешь мне новости стольного города.

Генерал хлопнул себя по лбу:

— Тебе поклон братец передавал, да я запамятовал.

Сидели долго, Гордон остался ночевать. Наутро за Гордоном пришел его зять, полковник Снивенс.

— Пошли с нами, воевода, — пригласил Гордон.

Уговаривать Апраксина не пришлось, соскучился он по общению с давними друзьями.

— Заеду на съезжую — и к вам тотчас.

На съезжей Озеров, как обычно, доложил о делах. Апраксин направился было к двери, но она распахнулась, и на пороге появился Лефорт. Обычно краснощекий, веселый, Франц сейчас не походил на себя. Осунувшийся и бледный, с обмякшей фигурой, он растерянно смотрел покрасневшими глазами на Апраксина.

— Беда, Федор, Гульст помер, никто не видел, ночью преставился.

Апраксин оторопел, перекрестился, потом усадил Лефорта, и тот рассказал, как все случилось.

— Видимо, сердце не выдержало, — виновато закончил Франц.

…Хоронили царского лекаря на другой день. Ясное с утра небо к полудню заволокло рваными тучами. Западный ветер крепчал. Пастор на лютеранском кладбище, придерживая шляпу, спешил прочитать молитву. Порывы ветра рвали полы его сутаны, засыпали сухой землей лица людей, провожавших в последний путь Гульста.

Поминали усопшего по-православному у воеводы. За окном бушевал ураганный ветер. На поминках больше говорил Лефорт, он хорошо знал покойного Гульста, ценил его добросовестность, лекарские способности.

— За государем Захарий как тень ходил, присматривал будто за ребенком. Помнишь, прошлый год выходил его, когда государь животом маялся.

Апраксин устало вздохнул, отпил вина, кивнул на окошко:

— Каково-то теперь им на яхте в море. Небось взыграло оно, ветер-то сатанинский.

— Ничего, государь наш не из робкого десятка, одолеет и море.

Апраксин невесело усмехнулся.

— Не то говоришь, Франц. Не в обиду, ты-то хотя и адмирал, в море не хаживал. Оно, братец, не разбирает, где царь, где смерд. — Апраксину почему-то вспомнились У некие рога. — Швырнет посудину на камни, попробуй выплыви…

Весь день высокие волны кидали «Святой Петр» из стороны в сторону, а ураганный ветер помалу оттаскивал судно от едва видневшегося вдали берега в открытое море. На яхте решили переждать непогоду на якоре. Распоряжался на судне Петр, но промокший за день насквозь он пошел передохнуть.

— Будем якоря отдавать, — твердо сказал Прохор соловецкому кормщику, — попытаемся отстояться.

— Оно так, однако паруса прежде подобрать надобно, — согласился Антип.

Наверх вызвали Меншикова, Скляева, всех, кто держался, кое-как подобрали нижние паруса. Сначала отдали левый якорь. Потравили почти весь канат, но якорь полз, едва зацепился за грунт. Пришлось отдавать и правый якорь, но он тоже волочился по дну, плохо держал. Временами, натягивая канат, яхта нехотя останавливалась.

Петр появился наверху спозаранок, видимо едва прикорнув. Антип кивнул на подобранные паруса:

— Нынче на якорях пытаем задержаться.

Ураганный ветер тащил судно, и яхта продолжала дрейфовать.

— Противняк! — прокричал Антип на ухо Петра.

Руль подбивало то слева, то справа и штурвал крутило из стороны в сторону.

Изменив направление, ветер потащил «Святого Петра» дальше к северу, в открытое море. Судно то и дело кренилось, проваливалось в бездну. Временами бушприт зарывался в очередную волну, и весь корабль ходил ходуном. Скрипели переборки, а укрывшимся внизу попутчикам царя мерещились страшные картины неминуемой гибели. Совсем рядом, за какой-то хлипкой доской толщиной в один вершок, ощущались грозные удары бушующего моря, и казалось, что вот-вот деревянная обшивка не выдержит и наступит конец света.

Антип оглянулся. В предрассветной мгле по корме где-то у самого горизонта едва различалась темная полоска суши. «Унекие каменья там, а деваться некуда. Эдак унесет нас далече, якоря, видать, не держат вовсе». Подозвал Прохора, отчаянно махнул рукой:

— Подбираем якоря, ставим паруса — и айда к губе. — Он кивнул за корму. — Кочь моя занемогла вовсе, едва виден парус, кажись, туда давно пустился.

Пока выбирали якорь, ставили паруса, совсем рассвело. Освобожденное от якорей судно развернуло в разрез волны. Неожиданно на штурвал рядом с рукой царя легла широкая, узловатая ладонь Антипа.

— Дозволь, государь, сказать. — Царь кивнул, не отрываясь от картушки компаса. — Нынче нам в Соловки нет ходу. Судно и людишек уберечь надобно. Есть одна гавань способная, — он кивнул за корму на далекий берег, — там укроемся.

Ничего не понимая, Петр держался за штурвал, и, видно, ему пришелся не по нутру разговор.

— В себе ли ты, мне, шхиперу, указываешь?

Но Антип и не думал менять тон:

— На корабле, государь великий, кормщик один за все в ответе. Ты-то шхипер, а много не разумеешь в сем деле. Ни куда править, ни как без опаски судно провести.

— Слыхано ли, мне перечит, — вскипел Петр. В этот миг вдруг вспомнил Плещеево озеро, первую ездку на рыбацкой лодке с Еремеевым, его властную руку на кормиле. «Однако и по делу, какой я нынче шхипер, ежели не ведаю многого, а он хотя и низкий смерд, а с пеленок знает».

Между тем и Антип хотя и знал, что грань переступает, но идти на попятную не мог.

— Нынче я в ответе не только за сей корабль и людишек, но и за твой живот, государь великий.

Он решительно перехватил штурвал обеими руками, давая окончательно понять, кто хозяин на корабле, и Петр поневоле отстранился. Штурвал в ловких руках Антипа закрутился, резко перекладывая руль на борт. Будто почуяв властную руку, яхта, на мгновенье застыв на гребне волны, круто увалилась, накренилась, едва не черпнув бортом, подставляя корму ветру.

Отойдя от штурвала, скрестив руки, Петр встал позади Антипа, ловя взглядом каждое его движение. Только что «Святой Петр» лавировал в бушующих волнах, упрямо карабкаясь вверх, стремясь выйти на ветер и приблизиться хотя бы на один вершок к далекой цели — Соловкам. Теперь же все резко изменилось. Ураганный ветер гнал яхту в обратную сторону, неся ее к дальнему берегу, где таилась надежда на спасение. А быть может, и гибель на коварных, скрытых под водой камнях. Сейчас поневоле судьба «Святого Петра», как и его обитателей, перешла в руки одного человека — кормщика. Незаметными для постороннего глаза движениями штурвала он направлял судно верным курсом. Не отрывая взгляда от приближавшегося берега, он отыскивал одному ему знакомые, малоприметные ориентиры, вовремя замечал белесые всплески волн над грозными подводными скалами и, изредка вскидывая голову, посматривал на паруса. В редкие разрывы мрачных туч, закрывших сплошь весь небосвод, порою все-таки пробивался солнечный луч и, озаряя вспененную поверхность моря, перекидывался на лесистое побережье.