Одним из самых знаменитых медиков Средневековья являлся Арно де Вильнев (Арнольд из Виллановы)[217]. Сфера его интеллектуальных интересов была необычайно обширна; свой талант полемиста он поставил на службу движению францисканцев-спиритуалов; постоянное стремление учиться, готовность воспринимать новые знания сближали его с трубадурами. Он сочинял стихи на каталанском языке, написал поэтическое введение к трактату по межевому делу, которое затем перевел на окситанский язык. Имя его происходит от названия селения Vila Nova в Провансе, где поселилась его семья, являвшаяся, без сомнения, одной из многочисленных семей крещеных евреев, которых на юге Франции было множество. Арно (по-окситански Арнаут) родился в Каталонии около 1238 года, учился в Монпелье и Неаполе, изучил арабский язык, стал личным врачом короля Арагона, Педро Великого, затем преподавал в Монпелье (1289–1299), где испытал влияние идей Иоахима Флорского и еврейской каббалы. Под воздействием этих идей занялся астрологией и алхимией, попытался получить эликсир долголетия. Написал ряд апокалиптических сочинений, провозглашавших неминуемое пришествие Антихриста. Всего этого вполне хватило, чтобы пробудить к нему интерес со стороны инквизиции. Его посадили в тюрьму, однако талант спас его. Его освободили благодаря заступничеству влиятельных пациентов, и в частности императора Фридриха II и двух римских пап. Говорят, что папа Бонифаций VIII сказал ему: «Оставь в покое теологию и занимайся медициной, и мы все будем относиться к тебе с почтением».

Арно де Вильнев погиб при кораблекрушении в 1311 году.

От жизни к смерти: достойный переход

Все тексты, трактующие вопрос о переходе из мира живых в мир мертвых, единодушны в определении достойной смерти. Хорошей смертью считается смерть в окружении заботливых родственников, смерть-ритуал, вознаграждающий за утрату существующего равновесия, поддерживающий общественную и эмоциональную преемственность. Многолюдные публичные погребальные обряды восстанавливают нарушенный порядок. Напротив, одинокая смерть отрывает покойного от его близких, проделывает брешь в генеалогии, превращает похороны в захоронение падали, а покойника в животное, существо низшего порядка. Члены семьи усопшего пребывают в растерянности, ибо они не могут ни выполнить последнюю волю покойного, ни сделать надлежащие распоряжения; более того, они пребывают в постоянном страхе перед выходцами с того света, коими, как всем известно, являются именно брошенные на произвол судьбы мертвецы[218].

Чувствуя приближение смерти, человек (как мужчина, так и женщина) загодя начинает готовиться к путешествию в загробный мир; прежде всего он диктует свою последнюю волю, иначе говоря, в установленном порядке составляет завещание. В этом документе он просит своих душеприказчиков сделать от его имени ряд богоугодных даров, а также распорядиться его имуществом согласно его воле: он уже давно все обдумал. А так как имущественные распоряжения в основном отличаются друг от друга только названиями завещанных селений и замков и именами наследников, то нотариусы обычно заранее готовят нужные формуляры; остается только вписать под диктовку нужные названия, имена собственные и цифры, определяющие размеры пожертвований. Умирающий исправляет свои ошибки (возмещает причиненный ущерб и возвращает долги, завещает сделать пожертвования и заказывает отслужить мессы за спасение своей души), завещает родственникам отцовское наследие и наказывает довести до конца начатые им дела. Он знает, что его будут горько оплакивать и память о нем сохранится, ибо рассказы о его подвигах и щедрости будут передаваться из поколения в поколение, а кто-нибудь из наследников — сын, племянник или внук, дочь, племянница или внучка — получит при крещении его имя и, таким образом, вновь впишет его в родословную семьи. Когда умирает знатный дворянин, глава могущественного дома, многочисленные очевидцы его агонии толкутся в прихожей; тут же находятся и близкие родственники умирающего, его друзья и соседи; они хотят увидеть каждый шаг, который умирающий делает по дороге смерти, дабы потом иметь возможность обсудить его. Столпившись на пороге дома уходящего в мир иной вельможи, прелата или владетельного сеньора, они оживленно переговариваются, ожидая, когда их призовут в свидетели и попросят подписать необходимые документы. Находиться в доме умирающего, наблюдать за его последними минутами, слышать его последние слова, улавливать каждый жест — занятие, несомненно, крайне важное, ибо оно дает возможность выступить в суде, где будет решаться вопрос о правах наследников. Вопрос о наследстве важен вдвойне, ибо правильное решение его восстанавливает не только справедливость, но и нарушенный порядок вещей. Так что все, кто собрался у постели умирающего, внимательно следят, не укажет ли тот указательным пальцем правой руки на небо, желая тем самым подчеркнуть важность принятого им решения.

Родственники и друзья заботятся о выполнении всех погребальных ритуалов. От дома до кладбища — разумеется, если это позволяет расстояние, — они несут завернутого в саван покойного на руках. Если кладбище далеко, они везут его на спине ослика или мула; на протяжении всего пути усопшего сопровождает траурный кортеж, участники которого нарочито выражают свое горе: громко причитают и размахивают руками. Бурные проявления чувств на улицах, упоминания о которых содержатся в ряде литературных текстов и постановлениях городских советов, не могут радовать светские власти. В 1205 году тулузские консулы запрещают участникам похоронных процессий царапать себе лицо, выдирать волосы, раздирать на себе одежды, кататься по земле…[219] Подобные проявления горя описаны в литературных произведениях, причем подчеркивается, что более всех отчаянию предаются именно мужчины. Такая сцена встречается и в романе «Джауфре»; когда товарищи Джауфре считают, что предводитель их убит, они начинают предаваться горю: