Так что в поводах недостатка не имелось, а собрались, как обычно, все свои. Шаламов с Татьяной и Курасов в гордом одиночестве, Ковшов с Очаровашкой, Дынин и Аркадий, тихонькие, скромненькие, оба с виноватым видом: их «половинки заветные» вместе в столице застряли по непредвиденным обстоятельствам, поэтому они на глаза Михалычу старались не попадаться, опасаясь подвергнуться его язвительной обструкции. Малинин с женой Валентиной и ее подружки: две судьи, полная противоположность друг другу, одна в очках и симпатичная, вертушка и болтушка, другая флегматичная, словно сова днем, высокая, как раз под рост Курасову, они и познакомились быстрее остальных, как будто сразу высмотрели друг друга на недоступной остальным высоте. Ну и, конечно, два мента неразлучных, два гвардейца, Квашнин с Вихрасовым, занятые, как если только ногу со стремени, оба до сих пор в холостяках; дети не в счет, им не до взрослых, им лишь бы поглубже в речку да фонтаном брызги из-под ног…

Побродив между деревьями и нагуляв аппетит, Данила с Квашниным и Дыниным начали колдовать над шашлыком; Ковшов, бывший несколько раз на Кавказе, похвастал по неосторожности и с тех самых пор приобрел в компании известность кулинара несравненного по этому блюду; популярность ко многому обязывает, поэтому как он ни брыкался потом, как ни выкручивался, а пришлось капризным и ответственным этим делом заниматься регулярно на праздниках и сетовать на судьбу у жаркого огня, колдуя над мангалом, тогда когда другие граждане откровенно сибаритствовали с дамами в тени и прохладе. А куда денешься? Можно лишь сетовать на собственное легкомысленное честолюбие и горный кавказский воздух, вскруживший когда-то голову.

Пожинал плоды и Шаламов. Он, хотя и был сегодня в определенном смысле виновником торжества, по собственной инициативе вместе с дружком Курасовым загодя не поленился съездить к приятелям-рыбакам на «низа» и добыть рыбу. Теперь, раскаиваясь, вынужден был, косолапо переваливаясь с ноги на ногу, суетиться у другого костра над почерневшим от дыма и копоти огромным котлом, в котором булькала и расточала ароматы знатная «тройная уха». По подсказке Константина Вихрасова Шаламов запустил в котел кроме рыбы увесистую курицу и теперь грозился сразить жаждущую публику неведомым яством.

Когда все расселись кружком на траве и затихли, выпили под дежурный традиционный тост — в честь главного праздника, а потом не спешили, не торопились, говорил каждый по очереди, поднимаясь, как душа запоет, сердце защемит, память подскажет… Поднять тост, сказать несколько слов — нехитрая, на первый взгляд, наука, но они слишком уважали и любили друг друга, чужих сюда не пускали, своих берегли, поэтому, слегка захмелев и расслабившись, имели полное право говорить такое, чего по трезвому никогда язык не поднимался, излить такое заветное с сердца, что никогда мужик мужику не осмелится. Ну а женщинам, не в пример мужчинам, позволительно было многое, оттого Шаламову и пришлось чуть не прятаться и в шутку, и всерьез, так как много их нашлось, желающих броситься его целовать, несмотря на откровенно ревнивые взгляды Татьяны.

Назначение, действительно, произошло внезапно, хотя и надеялся он заполучить место в том, дальнем, районе, оно не один месяц вакантным значилось. Но Игорушкин все не спешил с выбором: кроме Шаламова имелись и другие претенденты в «глубинку». Держал прокурор области талантливого криминалиста подле себя, так как сам часто нуждался в мудром помощнике на этом ответственном участке: раскрыть тяжкое убийство, поймать коварного маньяка — задача ответственная и сложная, не каждому под силу, а у Шаламова получалось. То ли рука у него легкая, то ли голова светлая, для этого хитрого дела как раз приставленная, а вот что ждало молодого прокурора в глубинке, еще неизвестно, затеряться там мог талант, потускнеть, не раскрывшись в тине серой и нудной повседневности. В аппарате облпрокуратуры Шаламов каждый день с утра до ночи, как в чигире, в круговороте событий — то там убийство, то здесь тяжкий криминал. Сталь, как говорится, в огне и закаляется, а ведь, что греха таить, бывали в сельских глубинках случаи некрасивые, когда крепкие умные мужики не только качество свое утрачивали, а спивались от однообразия и безделья.

— Только смотри там, — напутствовал Игорушкин криминалиста, когда вел с ним беседу перед назначением, — береги себя, не ленись в аппарат приезжать, не жди наших вызовов-то.

— Лучше уж самому прикатить, чем на ковер сюда позовете, — улыбался Шаламов. — Со щитом, так сказать, чем на нем.

— Вот, вот, — задумчиво качал головой прокурор области, — не попади в капканы местных интриганов, а то тяжко из них выбираться потом. Вон твой приятель-то, Ковшов…

— А что с Данилой Павловичем? — вспыхнул Шаламов.

— Попал под тяжелую артиллерию райкома.

— С арестом тем?

— С директором-то разобрались, — поморщился Игорушкин. — Я и коллегию проводить не стану, чтобы у некоторых глаза не загорались злорадством. А обстановка у Ковшова нервная, на ножах он с первым секретарем, а так нельзя. Подставят его, как с тем директором совхоза пытались, не выберется. Зубров порядочным мужиком оказался, а ведь дрогнул поначалу, пытался воду мутить.

— Данила Павлович мне говорил, я даже дело почитал, там с убийством табунщика все доказательства налицо, санкция верно была им дана.

— Налицо… — покачал головой Игорушкин. — Молодо-зелено! Молодые вы, горячие. Максималисты! Вы все на две стороны еще раскладываете, у вас все делится на хорошее и плохое, белое и черное. А про то, что лучик-то света не прост, забываете, он спектр оттенков имеет, семь цветов у него, а в жизни их еще больше.

— Что же, уступать им? — спросил Шаламов.

— Кому — им?

— Кто в специальных очках, кто в этих оттенках спец: а сами они, может быть, цвет натуральный давно потеряли? Ни за белых, ни за красных… Тени! Мыши серые!

— Я не о том говорю. Ты не заводись. Ишь, какой горячий! — хмыкнул Игорушкин. — Вот и Ковшов тоже. Позицию иметь надо, но и голову не терять. В районе сельском особенно, там знаешь как? Там, брат, и не заметишь, как из приятеля во врага превратишься. Прокурор — это, брат!.. У Ковшова с малого началось. Он раньше еще, как назначили, инструктора райкомовского с рыбой накрыл на тоне…

— Слышал.

— И стал врагом для них…

— Ну там же?..

— Погнали, погнали того инструктора. Но волну недовольства Ковшов поднял. А как надо было сделать?..

— Как?

— Надо было первому секретарю доложить. Опередить кляузников. Хайса — мужик характерный, он бы сам башку оторвал тому поганцу.

— Дипломатии, значит, не хватило?

— Как хочешь называй, только прокурору в сельском районе без этого не обойтись. — Игорушкин хмыкнул. — Набирайся ума, Владимир Михайлович, на чужих шишках. Учись на уроках дружка своего, чтобы самому уберечься.

— Но не тот же инструкторишка всему виной? — недоверчиво покосился Шаламов на прокурора. — Мышь родила гору?

— Нет. Не он, — согласился Игорушкин и помрачнел. — Дальше совсем коса на камень пошла. Юбилейный год не забыл? Когда миллион овощей с помощью приписок собрать вся область пыталась?