– Валентин, давай поговорим конкретно, как нам быть, – начала Кузакова, от её давешней развязности ни следа, она – сама серьёзность. – Зачем тебе уезжать вместе с родителями? Останься. Стипендию ты ведь получаешь повышенную как отличник.

– Но без помощи родителей никак не обойтись, Галя, – возразил тот. – Каждую неделю они подбрасывают мне несколько червонцев, но все равно это негусто, только-только. А уж про обувку-одежду и говорить нечего, разве на стипендию купишь?!

– Я буду помогать, я за лето на промывке золота неплохо могу заработать.

– Ещё чего! Глупости! Мне и так стыдно с родителей тянуть. …Иждивенчество это…

– Можно подрабатывать где-нибудь.

– Нет, это нереально, Галя. Насмотрелся я на студентов, которые подрабатывают. Один из нашей комнаты работает на полставки воспитателем в детсадике. После лекций пообедает – и на работу. За четыре часа так ухайдакается, что как чумной приходит. Ребятишки орут, голова кругом идёт от этого ора. Падает и засыпает. Ничего не читает, даже свои записи лекций, ни в учебных кабинетах, ни в библиотеке не бывает, некогда. Да какое же это ученье?! Это халтура. Экзамены можно, конечно, на шпаргалках сдать, да что толку? Диплом получит, а знаний – пшик. Нет, одно из двух: или учиться, или работать.

– Валя, я могу опять на заочное перейти. Найду здесь какую-нибудь работу. Училась же полтора года на заочном…

– Зачем это?

– Ну, буду тебе помогать.

– Нич-чего себе предложеньице! И долго думала?

– Долго. Я ночью спать не могу, всё думаю, как нам быть.

– Да разве это допустимо, Галя? Ты что, готова меня на содержание взять?!

– Значит, ты меня не любишь. Разлюбил. Хочешь отделаться от меня. Рад не рад уехать поскорее.

– Ну не психуй, пожалуйста! – Валентин обнял девушку, поцеловал в щеку, схватил и поцеловал её руку. – И не говори таких слов. Нехорошо. Обидно. Больно.

Помолчали.

– Что хорошего в этом заочном обучении? Сама же говорила, что это не то. Проформа, мученье, а не ученье.

– Ну должен же быть какой-то выход?

– Будем переписываться, а когда получим дипломы, поженимся.

– Так нас же заставят по три года отработать после института. Это сколько лет пройдёт, прежде чем мы сможем съехаться и работать в одной школе!

– М-да-а, действительно, много воды утечёт…

– Ты там влюбишься в какую-нибудь однокурсницу…

– Нет, Галя, нет. Я, конечно, влюбчив, но так, как тебя, никогда и ни в кого…

– Ну как можно заранее, на много лет вперёд загадывать?!

– По-моему, можно. Ты одна такая на всём свете. Лучше тебя нет и быть не может!

– Пилюлю золотишь?

– Не пилюлю, а правду говорю.

Так в тот вечер ни о чём они не договорились. Устав препираться, занялись целованием, причём Галина, по примеру других любовных парочек, что виднелись слева и справа, вдруг села на колени Валентину, чем немало удивила, смутила его. По романтическим, сложившимся от чтения романов понятиям Валентина, жениху и невесте (а он считал Галину своей невестой) до первой брачной ночи следует остерегаться прикосновений, кроме самых невинных и кратких. Страстные долгие поцелуи, на которые его соблазнила Галина 2 мая, были уже нарушением строгих правил. Только что, в кинотеатре, она, проказница, взбудоражила его странными манипуляциями, заставила прикоснуться к своим бёдрам, и вот опять очередная, прямо-таки провокационная выходка – на колени села!.. На других нечего смотреть, дурные манеры незачем перенимать. Если так развязно себя вести, можно вообще с тормозов сорваться и бог знает что натворить!..

Так думал и чувствовал студент Третьяков, но высказать свои претензии любимой не отважился, побоялся: не поймёт, обидится. Да просто не мог, не имел он тогда права читать ей мораль, потому что чувствовал себя виноватым перед ней: ведь скоро им предстояло расстаться, да хорошо если до осени, а может, на годы, не исключено, что навсегда.

19 июня Валентин сдал третий по счету и последний в эту сессию экзамен по древнерусской литературе, 20-го заканчивалась сессия и у Галины, после чего им предстояло на прощанье провести весь день вдвоём. Погода стояла отличная, и они решили уйти за город, в лес, где отдыхали в майский праздник.

Неторопливо брели по буйному лесному разнотравью, рвали цветы: сонные синие водосборы, фиолетовые с белыми брызгами задумчивые кукушкины сапожки, скромные жёлтые лилии, царственно величавые алые саранки. Составилось два больших букета. Чтобы не измять, не повредить стебли цветов, Валентин обрамил букеты сочной зеленью трав, а чтобы не рассыпались, увязал тонкими берёзовыми веточками.

По настоянию Галины зашли значительно дальше в глубину леса, чтобы никто не помешал их уединению. Нашли укромное местечко у подножья холма, жгли костёр, кипятили чай. Готовясь к обеду, раскладывали на сложенном вчетверо казённом покрывале холодные закуски. Тут же лежали два букета цветов. Но не было того радостного, окрыляющего настроения, того предощущения близкого и великого счастья, какое они испытали 2 мая. Напротив, угроза весьма вероятной и очень долгой разлуки нависла над ними чёрной тучей, омрачающей каждый миг их общения. Окружающее их великолепие природы не радовало. Влюбленные старались не поддаваться гнетущей их души горечи, не упоминать о том, что назавтра Галина уедет пароходом к родителям на Алдан, но эта горечь невольно прорывалась то внезапной хрипотцой в голосе Валентина, то затаённым вздохом Галины, а искусственно вызванный смех пресекался сразу и лишний раз напоминал, что веселиться нет резона.

Галина вдруг вынула из своей сумки полбутылки самогона и две гранёных стопочки.

– Вот это да! – удивился Валентин. – Мы же не договаривались, что будем выпивать. Пьют только по праздникам.

– Конец учебного года – это что, не праздник разве? – возразила Кузакова.

«А вообще-то, умница Галина, – подумалось Валентину, – захмелеем, так, может, легче станет на душе, а то чересчур уж грустная у нас нынче встреча, настроение прямо-таки похоронное».

Девушка разлила спиртное, юноше полную стопочку, себе – половинку. Подняли стопочки, чокнулись, замерли, глядя друг другу в глаза.

– За нас, за нашу любовь, за наше будущее! – с расстановкой, проникновенно провозгласила Кузакова.

Валентин согласно кивнул и лихо опрокинул в рот жгучую жидкость, торопливо закусил копчёным балыком. Кровь бросилась в голову, ему казалось, что лицо быстро краснеет, а уши будто горят огнём.

Ещё не успели утолить первый, самый большой, голод, Галина вновь наполнила стопочки в той же пропорции.

– Что-то ты спешишь! – запротестовал её кавалер. – Опьянею. Это наверняка первач, крепче водки, по-моему.

– И не стыдно дрейфить? Ты же мужчина! – смеясь, возразила Галина. Третьяков покорно поднял свою стопку.