Но следователя Чрезвычайной комиссии, видимо, не удовлетворили показания Лохтиной. Он по-прежнему не верил в невинные причины ее драки с женой мужика. И он возвращается к ее отношениям с Распутиным. Но о них Лохтина говорит глухо и уклончиво, как и положено говорить с непосвященными в учение «Саваофа»: «Страсти были далеки от меня, когда я находилась около отца Григория…» И добавляет: «Дерево плохое не может приносить хорошего плода. А если так, то чем объяснить, что поклонники или поклонницы Распутина бросали роскошь и жизнь не по Евангелию и на прежний путь больше не возвращались? Я говорю об истинных поклонниках, которые следовали его указаниям».

Истинные поклонники — те, «которые следовали его указаниям», а точнее — его учению. Только они понимали смысл происходившего в доме.

Получив шифрованную телеграмму от Вырубовой, «Наш Друг» тотчас отбыл из Покровского.

Из донесений агентов: «10 марта Распутин сел на обратный поезд в Петербург». И уже из столицы он вслед за «царями» отправился в Крым.

Вместе с Семьей в Крым поехали сестры царя Ольга и Ксения. В пути великие княгини заговорили о Распутине (впрочем, тогда уже вся Россия говорила о нем).

Из дневника Ксении: «10 марта… В вагоне Ольга нам рассказала про свой разговор с ней (Аликс. — Э. Р.). Она первый раз сказала, что у бедного Маленького эта ужасная болезнь, и оттого она сама больна и никогда окончательно не поправится. (Так тетка впервые в открытую услышала о смертельной болезни племянника. — Э. Р.)… Про Григория она сказала, что как ей не верить в него, когда она видит, что Маленькому лучше, как только тот около него или за него молится… Боже мой, как это ужасно и как их жалко!»

Когда Распутин приехал в Крым, Аликс объявила, что «ничего об этом не знала». Но, как записала в дневнике Ксения, «была обрадована и, говорят, сказала: „Он всегда чувствует, когда он мне нужен“».

Ники пришлось, как всегда, смириться.

Распутин жил в Ялте, откуда его возили в Ливадию на автомобиле. Во дворец он проходил тайно, без записи в камер-фурьерском журнале. Но когда царский автомобиль проезжал по городу, вся Ялта знала: Распутина повезли к царице. И охрана во дворце, пропуская авто, видела, кого провезли во дворец. Тем более что «Наш Друг» гордо выглядывал из окна машины, не желая прятаться.

Все это время газеты по-прежнему трубили о Распутине. Только в апреле 1912 года гибель «Титаника» и несчастных пассажиров, беспомощно утонувших в ледяной воде под ясным звездным небом, на некоторое время вытеснила с газетных полос сообщения о мужике. Но в мае на первых страницах вновь замелькало знакомое имя.

8 мая Илиодор подал Синоду прошение, больше похожее на ультиматум: «Предайте суду Распутина за его ужасные злодеяния, совершенные им на религиозной почве, или снимите с меня сан. Я не могу помириться с тем, чтобы Синод, носитель благодати Святого Духа, прикрывал „святого черта“, ругающегося над Церковью Христовою… С осквернением достояния Господня не помирюсь!»

Тогда же Даманский издал рукопись, которую «Наш Друг» когда-то подготовил с помощью Лохтиной. И Аликс могла опять прочесть в ней множество слов о гонениях — вечной судьбе праведников. «Тяжелые переживаю напраслины. Ужас что пишут, Боже! Дай терпения и загради уста врагам!.. Утешь, Боже, своих! Дай Твоего примера…»

Распутин вернулся из Крыма в Петербург в начале мая. Жил, прячась от журналистов.

«Опять появился на сцене Распутин», — записала в дневнике Богданович.

Вскоре он выехал в Москву. На Николаевском вокзале агенты зарегистрировали обычных провожавших — «Сову», «Зимнюю» с дочкой, «Ворону»…

В московском поезде и состоялась эта встреча.

Через пару недель произошла сенсация — среди моря антираспутинских публикаций вдруг появилась большая статья в его защиту.

Автор статьи Алексей Филиппов был богат, имел собственный банк, редактировал успешную газету. При этом у него была заслуженная репутация либерала — он провел год в крепости за «непозволительные слова» о власти, в точности исполнив насмешливое пожелание модного поэта: «Это что — стоять за правду, ты за правду посиди». Филиппов был другом пострадавшей из-за Распутина фрейлины Тютчевой и с гадливостью относился к «старцу» — до того дня, когда встретился с ним в поезде…

В 1917 году Алексей Фролович Филиппов, 48 лет, был вызван в Чрезвычайную комиссию, где показал: «В 1912 г. я поехал в Троице-Сергиеву Лавру. Когда… я садился в поезд, то увидел в вагоне какого-то мужика в поддевке с… поражающей внешностью — с глубоко лежащими в глазных впадинах мистическими глазами, с орбитами, окруженными коричневыми пятнами. Его провожала… дородная женщина в черном (оказалась потом, его секретарша Акилина Лаптинская). В вагоне… он с детской наивной любовью рассматривал новый огромный кожаный кошелек, очевидно, только что кем-то подаренный. Я спросил: „Откуда у вас этот кошелек?“ Этим вопросом началось мое знакомство с Распутиным… По какому-то чутью мне показалось, что мой новый знакомый — сектант… принадлежит к секте хлыстов… Он говорил образно, афоризмами на самые разные темы… в особенности меня поразили в нем глубокая вера в русский народ и разумное, не холопское отношение к самодержавной власти… причем он стоял за единение царя с народом без посредства бюрократии… Я особенно чутко отнесся к нему, потому что еще недавно был… приговорен к году крепости за то, что осмелился указать представителю верховной власти на то, что он не понимает сущность самодержавия… Невольно поэтому у меня вырвалось: „Вот если бы такой человек, как ты, попал к царю…“ Тогда он вышел в коридор, поманил меня таинственно за собой и сказал: „Ты не говори им… я ведь Распутин, которого ругают в газетах…“»

Беседа продолжилась. «Его интерес к живописи побудил меня предложить ему поехать в Москву. На это он согласился с юношеской восторженностью, не свойственной его возрасту… В Москве Распутина никто не встречал, и он поехал к Николаю Ивановичу Решетникову, бывшему нотариусу, а потом его секретарю. Но уже в тот же день аккуратно явился в Кремлевское подворье… Необыкновенным было внимание, с которым он слушал мои часовые лекции, например, о Василии Блаженном… Мы пробыли в Москве двое суток, наполняя свое время посещением церквей. Вот в это время я сблизился с Распутиным до степени дружбы, и по возвращении в Петроград, где я редактировал газету „Дым Отечества“, стал я его посещать… Виделись мы тогда ежедневно, и меня поразило… что Распутин занимал маленькую, очень убогую комнатку, не соответствовавшую представлениям о нем… властном фаворите императорской семьи… Распутин сам не пил вина и других удерживал… Пришедший в восторг от моих разговоров на тему об управлении государством, воскликнул: „Хочешь быть губернатором? Я смогу это сделать…“ Жил он просто и даже бедно, о дворе и своих отношениях ко двору говорил скупо и неохотно. На мой однажды заданный вопрос, неужели ему Государыня ничего не дает, он ответил: „Скупа… страсть как скупа“… Распутин в это время… нуждался… видно из того, что он брал у меня по 25 копеек на извозчика и однажды прислал за 25 рублями, которые ему не хватало на дорогу в Сибирь, хотя впоследствии… каждый день швырял сотни и тысячи случайным людям, у него просившим».