– Главное, что возвращаться теперь нет смысла, – подытожил Дёран. Со своим обедом, птицей, тушённой с овощами и сладкими плодами пальмы, он уже покончил и теперь наслаждался чаем с цветочным щербетом, ароматным и приторным. – Куда теперь?

– Сейчас – никуда, дождёмся, пока станет попрохладней, – усмехнулся Алар. Ему-то местная еда казалась совершенно незнакомой, однако рука тянулась к одним блюдам и избегала других: так, словно тело помнило чуть больше разума. – И вот ещё. Рейна, тебе очень жалко твоих кос?

Девочка тут же отвлеклась от миски, в которой с азартом выискивала знакомые овощи, и схватилась за обе свои куцые косички, испуганно вытаращив глаза.

– Надо резать? – догадалась она.

И погрустнела заметно.

«Какой всё же ещё ребёнок…» – промелькнуло в голове.

– Хорошо бы, – подтвердил Алар вслух, стараясь смягчить слова улыбкой. – Хочу нарядить тебя мальчишкой. У них и одежда поудобнее, и воли побольше. Ты для южан иноземка – по лицу тебя не узнают, да и манеры твои, по местным меркам, не девичьи: взгляд прямой и дерзкий, осанка гордая, шаг широкий. Чем переучивать, заставлять тебя семенить и кланяться, легче выдать за мальчика.

Тайра оживилась:

– Я тоже дерзкая – и меня мужчиной представишь? Это я могу, нас, бывало, с Тарри и родная мать не различала…

– Нет, – прервал он её, с трудом удержавшись от улыбки. – Тебя я наряжу вдовой и заверну в семь покрывал. Во-первых, ты по-местному говоришь плохо, пусть и торговое наречие понимаешь. А во-вторых…

По мере того как он говорил, лицо у Тайры вытягивалось, и она мрачнела всё сильнее; а когда молчание затянулось, то буркнула:

– Что «во-вторых»? Договаривай уж, раз обижать взялся.

– А во-вторых, ты слишком красивая, – ответил Алар прямо, взглянув ей в глаза, зелёные-зелёные, как хвойные леса, как тёмные воды лесного озера. – Был бы я работорговцем, то, как увидел, украл бы сразу.

Болтливый рот у неё как открылся – так и закрылся, только зубы щёлкнули, а румянец на щеках проступил такой, что даже в полумраке чайной, на смуглой коже его было ясно видно.

– Де… делай, как знаешь, – буркнула Тайра, отворачиваясь. – Ты умный, тебе видней… Ай, и острая же у них еда, невозможно! Лицо горит.

Позже, по пути в лавку, Алар изложил выдумку, которую собирался скармливать местной страже, любопытным купцам и всякому иному, кто спросит, зачем-де чужестранцам идти в оазис Кашим, когда там неспокойно. Тайру он собирался представить вдовой, совершающей паломничество к храму, где в детстве воспитывался её супруг; Рейну – её сыном, «молодым господином». Себя же он собирался выдать за названного брата покойного и соврать, что, мол, поклялся тому на смертном ложе проводить несчастную женщину, когда она овдовеет, к нужному месту и в целости вернуть обратно…

– Вот только не знаю, кем представить тебя, – задумчиво произнёс Алар, поглядывая на Дёрана. – Может, второй женой… то есть вдовой? И завернуть в покрывала? А то, чувствую, внимания будет слишком много. Рост великоват, конечно…

– Да говори уж прямо – работорговцы и на меня заглядываться начнут, – улыбнулся Дёран так тонко и ядовито, что любой здравомыслящий злодей передумал бы тут же его красть. – Не переживай, есть у меня один способ спрятаться на виду – люди ещё и глаза отводить в сторону будут. А что до храма… Предположим, что я туда иду за исцелением, а к вам в дороге навязался.

– За каким таким исцелением? – спросила Тайра, смирившаяся, кажется, с ролью вдовы. – Хромым прикинешься? Или, может, струпья у тебя на лице нарисовать?

– Есть кое-что получше, – улыбка его стала ещё более коварной. – Смотри, ещё сама перепугаешься, как меня увидишь.

– Я-то? Ха! Поспорим?

Спорить Дёран не стал, а зря, потому что выиграл бы. Когда он вышел из-за ширмы к Тайре, которая училась передвигаться в многослойном вдовьем наряде, и к Рейне, печально ощупывавшей свои обрезанные волосы, то не только они обе взвизгнули, но и Алар сделал шаг назад.

Руки музыканта – прекрасные, бледные, с изящными длинными пальцами и вытянутыми розовыми ногтями – стали подобны образу из ночного кошмара. Кожа – бугристая, заскорузлая, с подсохшими волдырями и свежими струпьями; суставы – вспухшие, отвратительно раздутые; в довершение всего – почерневшие фаланги пальцев, точно отмершие.

Лицо Дёран замотал узкой тёмной тряпицей, оставив на виду только глаза, а волосы убрал под рыхлый тюрбан. Накинул на плечи драный серый плащ с капюшоном, спрятал свою дивную семиструнку в полотняный мешок – и вот уже никто к такому оборванцу не приблизился бы и на десять шагов из страха заразиться неведомой жуткой болезнью.

– Перчатки, – с облегчением выдохнул Алар, сообразив, в чём трюк. – Перчатки из тонкой кожи, особым образом обработанной. А чернота на пальцах – чтоб скрыть, где кончаются перчатки… Ты их обрезал, чтоб играть на семиструнке?

– А то, – глухо ответил Дёран из-под повязки – и улыбнулся будто бы. – Люди ведь любопытные, непременно начнут спрашивать, зачем вы такого, убогого, взяли с собой. А тут я сыграю чего-нибудь – вот и ответ.

– Хитро, – усмехнулся Алар. – Только определись, какому алтарю в храме Кашима будешь кланяться: Ветер Дождей, благодатный и милосердный, исцеляет, а Ветер Ночи – покровительствует искусствам, таланту и красоте.

Дёран рассмеялся:

– Обижаешь! И тому, и другому, конечно: так-то надёжнее, как люди говорят, – и подмигнул.

Маскировку решили опробовать тут же, на капитанах судёнышек, переправляющихся через Рукав Мира, и на купцах. Лишь пятый по счёту караван согласился взять из с собой и помочь добраться до Шуду: остальные побоялись мнимой болезни Дёрана. Сердобольный купец, пожалевший странников-чужеземцев, тоже явно опасался, но доброта у него взяла верх над боязливостью. Он спросил только:

– Скажи, бродяга… Эта твоя напасть-то не заразна?

– По счастью, нет, – ответил Дёран печально. И воздел руки повыше, чтоб все желающие могли их разглядеть. – Заразны хвори, а я-то повстречался с мертвоходцем и, если б не дева-киморт, которая проезжала мимо и смилостивилась, то, пожалуй, и не выжил бы. Увы, дева спешила, и от уродства меня не избавила… Но на всё воля Ветров; уповаю на то, что жрецы мне помогут.

– Да будет так, – набожно закивал купец, прижимая обе ладони к сердцу. По морщинистой, обветренной его щеке скатилась слеза. – Великие чудеса творят в храме! Да пребудет с тобой благословение Ветров, бродяга!

Корабль отходил от пристани утром; погрузиться на него уговорились ночью, по холодку.

Так и вышло – без промедлений и осечек: видно, возымело силу благословение купца. Само плаванье оказалось недолгим, чуть больше двух часов, но с погрузкой и выгрузкой переправа заняла почти