— Здравствуй, Костя, — говорит достаточно твёрдо, но от меня вибрацию в голосе, хоть и едва уловимую, не скрыть. — Какими судьбами?

— Неотвратимыми. Ты правда думала, что я тебя не найду? Екатерина Валерьевна Зернова…

В её глазах проскальзывает какая-то секундная паника, но она тут же берёт себя в руки и ощетинивается ещё сильнее.

— А зачем искать? Тебе нечем заняться, Макарский? Жена, дети — иди к ним, заждались уже.

Делаю ещё пару шагов, оказываясь ещё ближе. Катя перетаптывается, но остаётся на месте.

— У меня нет ни жены, ни детей, Катерина, — отвечаю спокойно, а у самого огонь по горлу вниз ползёт, когда чувствую её запах.

Не сработало. Время ни хера не сработало. Я это понял давно, но втайне надеялся до последнего. Эгоистично рассчитывал, что увижу её, ничего не почувствую и пойму, что могу жить свободно, как раньше. Трахаться с женщинами, а не передёргивать, представляя шёлковую кожу своей зайки-Зайченко, спокойно есть, спать, работать. И всё это без перманентного зудящего чувства пустоты за грудиной.

Но это, блядь, не сработало.

Катя хмыкает и отводит глаза. Не верит.

— Опять меня за дуру держишь? — поднимает брови. — Хотя, это уже не важно, Костя. Отболело уже. Так что, давай — до свидания.

— Отболело, говоришь, — делаю ещё полшага, вторгаясь в её личное пространство и игнорируя взгляды доктора и его друга метрах в двадцати от нас. — А почему тогда пальцы дрожат, Катя?

— И ничего они не дрожат, — сердито сжимает кулаки и прячет под всё ещё сложенные на груди руки. — Прохладно просто.

— Нам нужно поговорить, Катерина, — сжимаю зубы, чтобы пресечь желание прикоснуться к ней хотя бы пальцем.

— Кому нам? — вздёргивает нос. — Мне — нет.

Ладно, понял, всё будет совсем непросто. Другого и не ожидал. Но реакция её говорит мне о многом. Врёт. Не отболело у неё, вот совсем.

За забором слышится шум шин, и через полминуты во дворе становится значительно больше народу. Катина тётка и жена Зернова заходят с детьми на руках. Малышка — именинница, видимо, прикольная. Похожа на торт — в разноцветной пышном платье и с большим бантом на голове, как у куклы. Ещё какая-то девушка с белобрысым мальчишкой чуть старше. Наверное, семья хозяина дома.

Жена Зернова задерживается удивлённым взглядом на нас с Катей, переводит на мужа, а потом снова на нас.

Договорить мы, естественно, не успеваем. Нас зовут к столу, усаживая меня рядом с Катей. Мы обязательно объяснимся, просто выберу момент чуть позже. Факт, что она пришла одна, подтверждает, что серьёзных отношений у неё, скорее всего, нет. А с “в некотором роде” я справлюсь. Очень постараюсь, по крайней мере.

Однозначно знаю одно — Катя моя. Я её не отпущу. Надо — волоком к себе потащу, а потом разберёмся. Надо хотя бы поговорить, упросить или заставить её выслушать меня, а там посмотрим.

За столом она сидит в напряжении. Я понимаю, что я тут не особо к месту, но в целом атмосфера очень дружественная и искренняя. У меня никогда такого не было, ни с кем, кроме бывшей жены и Рема я не был в принципе близок душевно, но и они не всегда были рядом. Богдан воевал, а Лина… ну тут вообще сложно дать определение. А вот такой чистой, искренней, лёгкой, свободной дружбы, семейных посиделок, да чтобы детский смех вокруг — у меня никогда не было.

И данный факт вдруг неожиданно ранит.

А ведь я мог бы быть уже сейчас частью всего этого. Не отщепенцем, незваным, нежелательным гостем, а частью. Полноправной частью. Нужно было лишь открыться раньше перед Катериной.

Но сперва я не считал нужным, а потом боялся. Тянул кота за яйца и дотянулся.

Катя почти не ест. Она старательно меня игнорирует, хотя я сижу рядом. Смеётся чуть громче, двигается иногда чуть резче. Вижу, как немного расслабляется, когда берёт на руки девочку Зерновых или их мальчика.

Прыскает, чуть прикусив губу, когда малыш вытирает измазанные в еде пальцы, о мою рубашку, но тут же снова хмурится.

Часа через два появляется какое-то движение. Родители Зернова уходят играть с детьми в оборудованную часть дворика, оставив нанятую няню сидеть в сторонке. Я мало-мальски тоже расслабляюсь, общаясь с мужчинами возле мангала, Катя с Викой и Марией негромко болтают возле стола.

— Через час поеду, — говорит Катерина. — Пора уже.

Вика ей что-то отвечает, мазнув взглядом по мне, но мне не слышно, что именно. Я подбираюсь. Через час тогда и поговорим.

И почему ей надо уходить? Надеюсь не “в некотором роде” ждёт.

— Кать, — зовёт с другой стороны двора, где играют дети, мать Зернова. — Там Рита приехала с Савелием, у неё самой дочка заболела. Я выйду за ним.

Катерина резко подскакивает и вытягивается как струна, метнув на меня острый взгляд, а во двор возвращается её тётка с… младенцем на руках.

Она подходит к Кате, и ребёнок тянет к ней руки, а потом прижимается и трётся носом о плечо, всхлипывает и затихает.

Так дети ведут себя с матерями. Не знаю, откуда уверенность, но точно знаю, что это её ребёнок.

Маленький, явно меньше года, но уже держит голову и спину. Ему больше полугода и меньше года. Месяцев… девять?

У Кати есть маленький околодевятимесячный сын.

Простая математика.

У Кати и… у меня?

С каждым моим шагом к ней она прижимает ребёнка всё крепче. Тот начинает сопротивляться и стучит ладошкой по её груди, требуя внимания или, может, молока. Из-за шума в собственных ушах я не сразу замечаю, что во дворе становится как-то тихо.

Можно предположить, что она рассердилась, переспала с кем-то и залетела, но правду я вижу, когда подхожу ближе. Шапочки на ребенке нет, и под светленькими волосами чуть выше виска виднеется бледно-сиреневое родимое пятно, крупное. Один из видов невусов, что могут передаваться по наследству.

У меня тоже есть такое на затылке под волосами.

Мальчик оборачивается ко мне и поднимает свои огроменные глаза. Светлые и чистые, я таких не видел никогда и нигде. И смотрит так, будто всё знает. Внимательно и проникновенно заглядывает в самую душу, заставляя что-то большое и тяжёлое сильно шарахнуть в груди.

— Иди ко мне, Савушка, — жена Игоря протягивает руки к ребёнку, и он, хоть и без особого желания, но идёт к ней.

Катя продолжает стоять, опустив глаза несколько секунд, а потом резко вскидывает их на меня.

— Отойдём, — говорит глухо и, развернувшись, шагает в глубину сада.

Я иду за ней, пытаясь осознать то, что вслух пока никто не произнёс. В голове туман, в груди жжёт.

Катя останавливается за домом под раскидистым деревом, складывает снова руки на груди в оборонительном жесте и твёрдо смотрит мне в глаза.