Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— У Нилсона есть доказательство, что вы коммунист.
Билли пожал плечами.
— Ну и что?
Это упрощало дело.
— Он пустит его в ход, если вы не прекратите свое… преследовать его. — Слово было нешуточное, но в точности соответствовало тому, о чем шла речь.
— Этот человек — мошенник, — сказал Билли вполне умеренным для него тоном. — Яне министерство финансов. Это они наседают ему на пятки.
— Ваши друзья в Белом доме…
— Им на это в высшей степени наплевать…
— … поставлены вами под удар. Я советую вам отвести от них удар.
— А если я этого не сделаю?
Бэрден впервые заметил, что один глаз у Билли серый, а другой карий. Он никогда раньше этого не замечал и предпочел бы не заметить и сейчас, когда он хотел тщательно, не спеша, вытравить каждую черточку Билли если не с лица земли, то хотя бы из собственной памяти.
— Тогда вы будете уволены из «Трибюн».
— Я и так собирался уйти оттуда, чтобы заняться журналом.
Бэрден ожидал этого.
— Но ведь журнал будет социалистического направления, не так ли?
— Как вы, должно быть, слышали, Советы — социалистическая страна.
— Я совершенно уверен, — продолжал Бэрден, — что если станет известно, что издатель «Американской мысли» является активным членом коммунистической партии, то не будет никакой миссис Блок, никакого Питера Сэнфорда, никаких денег для издания журнала, и, скорее всего, читателей тоже не будет, кроме тех немногих, которые читают «Дейли Уорнер».
Наконец-то все карты были раскрыты. Билли не желал сдаваться, не оправдавшись. Но сдался, как только Китти позвала их обедать. Он отступится от Нилсона. Бэрден был удовлетворен.
Когда оба ковыляли вниз по лестнице, Билли сказал:
— Меня удивляет, как вы, с вашим опытом, могли связаться с Эдом Нилсоном.
— Он мой добрый приятель. Я не знаю всех его деловых обстоятельств, но в его честности я уверен. — У Бэрдена не было иного выбора, как лгать.
— Вы не настолько глупы.
Бэрден спускался двумя ступеньками впереди Билли, и лишь это помешало ему по-детски ответить в таком же духе. Он пропустил оскорбление мимо ушей.
— Неприятности Эда с юстицией чуть было не стоили мне переизбрания.
— Многие из нас на это рассчитывали.
Сойдя на первый этаж, Бэрден вне себя от ярости повернулся к Билли, который одним махом перескочил через последние две ступеньки, громко стукнув при этом о стойку перил деревянной ногой.
— Поросенок, — только и мог сказать Бэрден.
— Ну что вы, папочка! — воскликнул Билли и громко расхохотался.
— Чего это вас разобрало? — спросила Диана, выходя из гостиной.
— Да все твой отец. — Билли смеялся не переставая, и Бэрден тоже выдавил из себя улыбку, подумав, что, в конце концов, он вышел победителем.
Тут к ним присоединились Питер и Китти, и все двинулись в столовую. Питер спросил у Бэрдена, как обстоит дело с Организацией Объединенных Наций, и это вернуло Бэрдену хорошее настроение. Он не ответил Питеру ничего определенного и ограничился общими местами, не желая раскрывать свои карты.
Когда все сели за стол, Китти сказала:
— Сегодня у нас ростбиф. — И добавила для страховки: — Если это не конина. В теперешние времена ни вчем нельзя быть уверенным.
III
— Бедный отец! — Диана, полуодетая, сидела на краю постели с газетой в руках, Питер варил кофе в чулане с электроплиткой и миниатюрным холодильником; в Вашингтоне военного времени все это вместе называлось кухонькой.
— Почему бедный? — Он хотел открыть холодильник, но не стал. После смерти Скотти он подавлял в себе всякий интерес к еде.
— Вот, взгляни. — Она протянула газету. Ему бросилась в глаза шапка: «Сенатор Ванденберг отвергает изоляционизм».
Питер ничего не понимал.
— Причем тут твой отец?
— Да ведь он сам собирался на этом сыграть! — Она лихорадочно перелистывала страницы и нашла то, что искала, где-то в середине первой тетрадки. — Вот он, погребен, погребен заживо!
Питер налил кофе в две чашки и подошел с ними к постели.
— О чем ты говоришь?
Диана показала ему газету. Мелкий шрифт гласил: «Сенатор одобряет идею создания ООН». Питер пробежал глазами текст: Бэрден отрекался от изоляционизма.
— Ну и что же тут такого? Ты должна радоваться за него.
— Я и радуюсь. Но как ты не понимаешь? Ведь это он должен был попасть в заголовки. Он несколько месяцев работал над своей речью.
— Ну, значит, он плохо рассчитал.
— Он не ожидал такого от Ванденберга. Как он мог? Ах, как папе не везет! — Расплескивая кофе на простыни, она потянулась через Питера к телефону. Он обнял ее. Телефон сенатора был занят. Она положила трубку. — Это убьет его.
— Едва ли. Он живучий. — Питер притянул ее к себе, и они рассеянно предались любви. Она говорила об отце и размышляла о судьбе. В окне оранжевое зимнее солнце опускалось за деревья Думбартон-Окса.
— Нам пора собираться. — Она хотела встать, но он крепко держал ее.
— Еще есть время. Лишь бы попасть туда раньше Айрин.
Потребовалась неделя переговоров, прежде чем Фредерика нехотя пригласила Айрин Блок на обед.
— Но помни, я делаю это только потому, что она помогает вам.
— Если бы нам помогла ты, тебе не пришлось бы приглашать ее.
— У меня нет денег, — заявила Фредерика едва ли не с гордостью. — И у твоего отца тоже. — Это было уже ни с чем не сообразно. Питер улыбнулся, вспоминая эту сцену.
— Чему ты улыбаешься? — Диана всегда ревновала его к его скрытым переживаниям, хотела делить их, и это было приятно. Он сказал ей. Она тоже улыбнулась. — Было бы неплохо, если бы твой отец помог нам.
— Он ни за что не станет помогать, а я этого и не хочу.
— Почему?
Питер нарисовал пальцем пентаграмму на ее животе.
— Потому что он мой отец.
— Но ведь, кажется, у вас с ним хорошие отношения?
Питер согласился; у него с отцом действительно хорошие отношения, потому что им никогда не было дела друг до друга.
— Но я часто задумываюсь, какой он на самом деле под этой его скорлупой великого магната.
— Странная семья. — Диана уже раньше заметила это. — Каждый из вас хочет быть сам по себе.
— Не каждый. Инид совсем другая. — Оранжевое солнце исчезло, небо подернулось тьмой. Ни ей, ни ему не хотелось говорить об
